Привычка взрываться

За неделю до взрывов я шла по переходу под Пушкинской площадью. Мимо мемориальной доски с цветами «В память о погибших и пострадавших от террористического акта 8 августа 2000 года». Тяжелое, неприятное место, которое хочется побыстрее миновать, потому что невыносима мысль о том, что на этом месте могли бы убить и тебя. А убили тех 13 человек. И потому мимо, мимо воспоминаний, наверх, на солнышко, на Страстной бульвар, по своим неотложным делам. Но в тот день я вдруг притормозила у доски, разглядела цветы (свежие). Подумала, как с тех пор изменилась жизнь. И бодро понеслась к свету.
Странно и страшно было тогда. Ложились спать с мыслью, что до утра можно не дожить – взорваться в своей постели. Милиционеры и жильцы осматривали чердаки и подвалы домов, навешивали амбарные замки на двери, ведущие на крышу, и от этого становилось еще страшнее, потому что это значило – вот он, господин Гексоген, бродит поблизости с косой, готовится набить свой мешок новыми жертвами. Все это было, подумала я, но наконец прошло. Жизнь стала легче, хотя не веселей. Зато без взрывов &nda а Дагестан и Чечня не считаются. Все, что происходит в империи, происходит в ее столице: все, что случается на окраинах, внятной картинки телевизору не дает и на политические решения не влияет. Так, немного корректирует текущий момент.
Та террористическая война была эффективна: ужас от осознания, что каждый мог бы быть оказаться на этом месте, побуждал если не к действию, то к эмоциям – бояться, ненавидеть, впадать в истерику, сочувствовать, плакать, возмущаться, выдвигать требования, объединяться «за» или «против». «Не слышу тебя, Шамиль Басаев!», — заклинал телефонную трубку Виктор Черномырдин. Это тоже была реакция: люди в больнице Буденновска в опасности, их надо спасать. Реакция, возможно, неадекватная, дикая, шоковая, выходящая за рамки цивилизационного опыта стран, где взрывается давно и часто, но реакция. Они захватывают и взрывают, мы пытаемся противостоять, услышать (алло, Шамиль Басаев!), усмирить, умиротворить. Живая реакция на живую боль.
И как будто получилось. Обезболили. Тишина в Москве, строительство аквапарка в Гудермесе, в фундамент которого заложила капсулу с посланием будущим поколениям Ксения Собчак, репортажи в «Вестях-24» про чудо-город Грозный, где катаются на коньках посреди лета молодые бородатые парни, зачехлившие навсегда свои орудия джихада. Картинка такая стоила дорого, но она того стоила.

Но вот и все. Разорвался холст в каморке папы Карло, с грубо (ну уж как умеем ) намалеванным мирным очагом, подогревающим все это приятно-успокоительное варево. Никто никуда не ушел, никто ничего не забыл, война продолжается. Еще две станции метро, с мраморных стен которых теперь не смыть кровь.
А реакция совершенно другая. Больно, но не очень. Страшно, но не сильно. Горько, но жить можно. И полная ясность – не от безысходности, а исходя из опыта: они взрывали, взрывают и взрывать будут. А мы будем теперь жить рядом с пороховой бочкой, сидя на мешке гексогена и с головой смертницы на первых полосах газет. Головой, которая, оказывается, всегда остается целой. Люди с интересом разглядывают, как выглядит их смерть от теракта – как закатываются глаза, отвисает подбородок, запрокидывается голова, как смотрится обмякшее тело, привалившееся к колонне метро. Ничего так смотрится – непривычно, но не то чтобы шокирующе.
Просто надо привыкнуть. Впрочем, уже привыкли.
И разговоры через пару дней на тему: какова вероятность стать жертвой теракта в многомиллионном городе? Да минимальная. Тем более что звезды не ездят в метро. Тем более в такое время. И мой вопрос понимающим как будто бы людям – ну и что говорят-то, что делать-то будем, что все это значит? — А вот соберемся на партийную секцию и там поговорим об этом – вы потом прочитаете. Таков был мне ответ представителя единой и направляющей силы, нашего рулевого. Будничный, спокойный разговор, в котором нет ни отчаяния, ни ужаса, ни ярости. Только деловитая озабоченность и щепотка раздражения: ну зачем я за дружеским столом затеяла про теракты — хорошо же сидим, спокойно, приятно, очень светски...
И идею мою написать эту статью я проверила на нескольких коллегах – и услышала: ну сколько можно про теракты, не пиши про теракты, все уже сказано про теракты.
Это даже немного неприлично – заставлять людей говорить о взрывах. Все равно что говорить о сексуальной ориентации. В конце концов, это скучно. В конце концов, нет никакого смысла в этих разговорах.
Мы вступили в зону бессмыслицы. Бессмысленные теракты, на которые бессмысленно реагировать. И нет никакого способа на них реагировать. Разве что ритуально – обещать достать террористов со дна канализации, или рефлекторно – проверять документы, трясти автобусы, устраивать рейды и облавы. Но каждого с подозрительной бородой не обыщешь, каждую в подозрительном платке не проверишь, да и платок можно снять, а бороду сбрить.
У террористов нет требований, у терроризируемых нет способов защиты от террористов. Иллюзия коллективной безопасности, которую создавало государство – и это было адекватной реакцией на те, давние взрывы, — рассеялась, как дым на Лубянке. Безопасность теперь индивидуальная. Спасение взрываемых дело рук самих взрываемых.
Теракты тогда и сейчас отличаются не по характеру, а по реакции: тогда они объединяли, теперь разъединяют. Мусульман и христиан, кавказцев и москвичей, москвичей и немосквичей, пассажиров метро и пассажиров такси, понаехавших и прописанных, пострадавших и тех, кого пронесло. Нормальная реакция самосохранения: если есть чужие, значит должны быть свои. Со своими спокойнее.

Несколько лет назад в Израиле я с дрожью прошла мимо дискотеки, где взорвалась бомба. И недоумевала: как можно есть в кафе, где пару месяцев назад погибли двадцать человек? Да очень просто. А куда же еще идти? Как перейти с Тверской улицы на Страстной бульвар, если не по подземному переходу под Пушкинской площадью, как добраться с «Юго-Западной» до «Белорусской», если пересадка только на «Парке культуры»?
Террор в его нынешнем варианте и отсутствие эффективных методов борьбы с ним повергают общество в коллективное бесчувствие: чему быть, того не миновать, кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Как в анекдоте про блондинку, который я тут цинично помещу рядом с темой взрывов. Вероятность стать жертвой теракта в России такая же, как встретить динозавра в Москве по версии блондинки: 50 на 50 — либо встречу, либо нет. Это совсем не то, что в бодром Израиле, где каждый готов к встрече с террористом и отмобилизован на борьбу с ним. В России с терактом остаешься один на один. Либо станешь его жертвой, либо нет.
Террор теперь – еще одно бытовое обстоятельство, как мигалки на встречке, проблема ЖКХ, разбитые дороги и вязкая чиновная коррупционная волокита.
Что можно этому противопоставить? Только живую человеческую реакцию. Но она не может длиться вечно. После теракта психологи отмечали феномен: многие люди стыдились того, что никак не реагируют на теракты. Обязаны скорбеть, а не скорбится. Надо бы плакать, а не плачется. Хочется пойти и заняться своими делами.
В начале этой недели мне не удалось припарковать машину возле офиса – уезжайте, сегодня здесь нельзя стоять, сказали мне. А знакомый милиционер потом шепнул по секрету: да у нас тут с утра угроза взрыва. «Угроза взрыва? – переспросила я. – Ужас какой». Поставила машину в переулок и пошла заниматься своими делами.
Она теперь всегда, угроза взрыва. Что ж теперь, не работать что ли?