Цивилизация
Животное с именем, похожим на три автоматных выстрела, — Андерс Беринг Брейвик — обнажило если не главную, то одну из самых главных проблем человечества. Мы долго и безуспешно боремся с тем, чтобы не было исключений из заповеди «не убий». Но постоянно находим эти исключения.
Почти сразу после норвежской трагедии, когда стало известно о манифесте Брейвика, я вспомнил майский скандал с великим датским режиссером Ларсом фон Триером на Каннском фестивале. На пресс-конференции после показа фильма «Меланхолия» он закончил свою длинную и весьма путаную тираду про отношение к Гитлеру, расизму и евреям фразой: «Ладно, о`кей, я нацист». За что был моментально изгнан с фестиваля и потом неоднократно публично извинялся. Но в своих фильмах, которые у человека такого таланта важнее любых слов, фон Триер в некотором смысле показывал то, что в реальной жизни продемонстрировал Брейвик. А именно — массовые мотивированные убийства. В «Догвилле» сюжет развивается так, что, убивая в конце практически всех жителей маленького городка, героиня вызывает симпатию даже у вполне гуманистически настроенных обывателей — так эти жертвы ее доводили.
Мы живем в постоянном кризисе шестой заповеди, этот кризис как раз и показывает нашу животную природу, которую лишь приглушает политический, информационный и научно-технологический прогресс.
Убийство другого не просто допускается, но мотивируется и часто даже объявляется доблестью. Убивают за веру и безверие, за цвет кожи, за политические взгляды, за деньги, за бутылку водки, за мобильный телефон. Брейвик особенно страшен тем, что подвел под свой акт животного варварства идеологическую базу.
Я помню, как на школьных уроках биологии нам рассказывали про человека, который «преодолевает естественный отбор». Пушкин подставил к слову «природа» самое точное прилагательное — «равнодушная». Природе все равно, что животные убивают друг друга за доступ к еде, солнцу, водопою. Мы сами не знаем толком, почему нам не все равно, когда один человек убивает других людей. Но это неравнодушие к убийству, возможно, ключевая отличительная черта человека от других животных. Однако
среди нас постоянно, при любых политических формациях, в любые века возникают брейвики, бен ладены, евсюковы, которые утрачивают этот моральный или физиологический страх убийства другого.
В мире всегда были опасны популярные идеи и религиозные учения, допускающие уничтожение других людей «во имя». Государство испокон веков использовало и во многих местах использует до сих пор институт убийства как высшую меру наказания человека за определенные преступления. Спроси у десяти людей в любой точке мира, надо ли казнить Брейвика, и вряд ли где найдутся хотя бы трое, которые скажут, что убивать его нельзя. Ведь он убил 76 невинных людей. А Гитлер со Сталиным убили миллионы, после чего у них все равно миллионы поклонников.
Понимают ли поклонники Брейвика, Сталина, бен Ладена, что самим фактом одобрения их действий поощряют убийц? И дают карт-бланш на убийство, в том числе и на убийство самих себя. Потому что нельзя отказаться от заповеди «не убий» избирательно: если можно убить кого-то одного, значит, можно убить всех.
Война — особый случай выпадения человечества в животное состояние. По обычной житейской логике, у тех, кто отражает нападение, намного больше моральных прав убивать, чем у нападающих. Но для ткани человечества, для нас как биологического вида все эти убийства одинаково разрушительны. Неизбежность смерти каждого человека тоже не является основанием для его убийства. В том-то и проблема, что заповедь «не убий» мы в реальности воспринимаем как теорему, требующую доказательств. Но она аксиома.
Норвегия не казнит Брейвика, и это сделает честь Норвегии. Отмена смертной казни вообще важнейший шаг человечества на пути к его единственно осмысленной гуманистической самоидентификации:
мы люди в той мере, в какой способны не убивать себе подобных ни по каким причинам.
В конечном счете все сводится к невозможности простых решений сложных или даже вовсе не решаемых проблем. Убийство — простое решение с иллюзией окончательности. Брейвик называл себя западноевропейским патриотом, но оказался ничуть не лучше самых одиозных исламских террористов, которых, надо полагать, считает исчадием ада. Между тем нет никакой территории, которая навечно закреплена за каким бы то ни было народом или верой. Гораздо важнее, какие ценности доминируют на этой территории. Мы катастрофически не умеем не ставить кровавых скобок в заповеди «не убий» — иногда некоторым из нас кажется, что убивать можно, нужно и даже полезно.
Возможно, мы испытаем небольшое моральное облегчение, если выяснится, что Брейвик невменяем: мол, не ведал, что творил. Почему же у него уже сейчас, после дикого теракта, так много публично выражающих свою позицию вроде бы психически нормальных сторонников? Почему так много «невменяемых» в человеческой истории доходили и доходят до вершин государственной власти или получают всемирную известность благодаря из ряда вон выходящим преступлениям? Потому что труднее всего научиться самому простому — не убивать. Никого. Ни при каких обстоятельствах.
