Цивилизация
Саммит Россия – НАТО в Бухаресте и встреча президентов России и США в Сочи стали, по сути, финальной точкой в международной деятельности Владимира Путина.
Внешнеполитическое наследие второго президента Российской Федерации достойно серьезного изучения и глубокого непредвзятого анализа. Ни то, ни другое сейчас невозможно. Должно пройти время, прежде чем улягутся непомерные восторги завзятых путинистов и стихнут проклятия непримиримых борцов с режимом. Тогда и определится подлинное содержание эпохи Путина и ее значение.
Владимир Путин передает преемнику не ту Россию, которую он сам получил в наследство от Бориса Ельцина. Еще 5–7 лет назад мало кто ожидал, что подведомственная Путину страна станет именно такой, а главное – так быстро.
На Западе очень любят задавать вопрос: что сделано не так на российском направлении и почему Россия сошла с пути, на который все надеялись в начале 1990-х годов, – движения к демократической стране, постепенно интегрирующейся в евро-атлантическое сообщество под доброжелательным надзором ведущих западных держав.
Сама постановка вопроса исходит из ошибочной предпосылки, что в отношении России возможна политика, отдельная от всего остального. Но мир действительно стал глобальным, и невозможно рассматривать политику на российском направлении в отрыве от общей ситуации.
Спрашивать следует не «что было сделано не так с Россией», а что вообще сделано не так с момента окончания холодной войны. И почему после крушения коммунизма вместо «конца истории» и нового справедливого миропорядка наступило нечто иное.
Правление Путина стало временем, когда выяснилось, что рецепты решения мировых проблем, казавшиеся Западу естественными, могут либо не сработать вовсе, либо дать неожиданный результат. А осознание, что трудности нарастают из-за неадекватности их анализа и принимаемых мер, наступало медленно. В этом смысле Владимиру Путину повезло, если, конечно, вообще можно считать чьим-то везением превращение международных отношений в мало предсказуемую и плохо управляемую среду.
Не только цены на нефть являются источником нынешней уверенности России. Не в меньшей степени она обусловлена просчетами Запада, который собственными руками (прежде всего США) подорвал огромный потенциал лидерства, которым обладал к началу 1990-х годов.
Примечательно, что при всей своей наступательности путинская Россия не создала ни одной серьезной проблемы Западу. Другое дело, что для утверждения собственного статуса она использует имеющиеся и возникшие не по ее воле проблемы. Но это не очень удивительно для великой державы, восстанавливающейся после падения.
Ни один из предметов спора – ДОВСЕ, Иран, Косово, ПРО, зависимость Европы от импорта газа – не возникли исключительно из-за России. Все они – результат объективных процессов, зачастую следствие неверных политических решений, которые принимали все участники международных отношений
(Москва, ясное дело, не исключение).
Проводил ли Путин конфронтационную внешнюю политику? По внешним проявлениям – да. «Тут какой-то религиозный ужас в ожидании моих речей. Я не знаю, откуда он возник», – заметил Путин, отвечая в Бухаресте на вопрос о том, почему все ожидали от него второго «Мюнхена». Он, конечно, лукавит. К концу президентства Владимир Путин явно вошел во вкус хлестких провоцирующих высказываний и получал наслаждение от производимого эффекта.
Однако, по сути, конфронтация едва ли была его установкой. Скорее Путин стремился к тому, чтобы встроить страну в систему великих держав на равноправных условиях. Средства, выбранные для этого, вызывают серьезные сомнения. Но принципиально другое – а была ли верной цель? Точнее, реально ли вообще говорить об интеграции в обстановке распада и изменения конфигурации глобальной системы, которая так и не обрела стабильной базы после окончания холодной войны?
Практически все мировые институты, составлявшие каркас прежнего миропорядка, находятся в состоянии кризиса. Международные отношения лишились идеологической опоры. Запад оказался не готов к этой ситуации, поскольку инерция холодной войны – деление мира на идеологические лагеря — жива. Попытки объяснить проблемы наличием или отсутствием демократии в тех или иных странах или регионах не приводят к желаемому результату. А процессы не укладываются в какую-то одну модель развития.
На уровне риторики великие державы отвергают прежние принципы геополитики и баланса интересов. Те, кто предлагает вернуться к старой доброй «школе реализма», кажутся ретроградами. Речь ведь идет о гуманитарных ценностях и новом типе политики, о необходимости не допустить «игру с нулевой суммой».
На уровне же практических действий все – возможно, отчасти даже неосознанно – по-прежнему руководствуются только собственными интересами, но при этом не готовы брать на себя необходимую ответственность за определение устраивающих всех правил игры.
Налицо тяга к появлению системного оппонента. Превратить «международный терроризм» в системообразующий элемент мироустройства не удалось. Противник-призрак не способен ни объединить в прочный союз, ни послужить базой для четкого идейно-политического размежевания.
Да и вообще, терроризм – не самостоятельное явление, которое движет политическим развитием, а результат сложного стечения обстоятельств и продукт ошибок при решении разных геостратегических и геоэкономических задач.
При Путине стали много писать об «авторитарном капитализме», который олицетворяют Китай и Россия. Он больше, чем терроризм, подходит для того, чтобы прийти на смену коммунизму в качестве «полюса отталкивания». К несчастью, конструкция «авторитарный» капитализм против «либерального» искусственно выдумана. Наверное, не по злой воле (хотя иногда кажется, что ее цель – именно спровоцировать идеологическое противостояние), а просто от неспособности всерьез объяснить, что происходит.
В мире, который развивается не так, как всем хотелось бы, в котором неясен пункт назначения и окончательные контуры мироустройства, отстаивание собственных интересов – естественный процесс. И каждый делает это в меру понимания – как самих интересов, так и форм их защиты.
Если оценивать время Владимира Путина по «сухому остатку», то есть по тому, чего конкретно удалось добиться, результаты довольно скромные. Во всяком случае, реальные достижения не сопоставимы с психологическим ощущением невероятной успешности.
Оно отчасти связано с усилиями пропаганды, но в значительной степени – с желанием общества изжить комплекс проигравшего.
Впрочем, этот эмоциональный допинг пройдет, и по прошествии лет внешнюю политику Путина, возможно, будут оценивать более сдержанно. В частности, станет понятно, какие шансы он упустил, чего он действительно добился, а чего и не мог добиться по объективным, не зависящим от него причинам.
