Цивилизация
Подспудное психологическое напряжение, накопившееся в международных отношениях, время от времени вырывается наружу. Иногда по неожиданным поводам. Таковым стал, например, пресловутый титановый флаг, установленный на арктическом дне при участии покорителей глубин из «Единой России».
Мероприятие примечательное с научной точки зрения и выигрышное с пропагандистской. Да, собственно, и все. Даже самый заполошный ура-патриот не рискнет настаивать на том, что отныне Россия обладает законными правами на Северный полюс и его якобы несметные недра.
Но отчего все вдруг так переполошились?
В западной прессе волна публикаций о «холодной войне» в переносном и прямом смысле. Официальные лица всех стран, имеющих выход к Ледовитому океану, дают гневный отпор русскому экспансионизму — теперь еще и в зоне вечной мерзлоты. США спешно посылают ледокол. Швеция и Дания снаряжают экспедицию. Канада собирается строить целый ледокольный флот, чтобы отстаивать арктический суверенитет. А министр иностранных дел сурово предупреждает, что на дворе не XV век — нельзя «ходить по миру и просто устанавливать флаги», заявляя претензии на территории.
Вообще-то, претензий пока никто и не заявлял. Если же заявят, то не в виде пиратского набега, а посредством передачи научного обоснования в ООН. Почему такая реакция? По двум причинам: первая из них субъективная, вторая объективная.
Первая причина — все менее скрываемое раздражение, которое вызывает Россия. Много сказано о российской самоуверенности, самодовольной эйфории от вновь обретенной силы, нежелании соблюдать правила, стремлении к театральным жестам, безразличии к тому, как воспринимаются со стороны действия Москвы... Но главная причина, пожалуй, не в этом. Всех ужасно раздражает, что России в последние годы постоянно везет.
С точки зрения Запада, подъем России и, например, Китая имеет различный характер. Планомерное продвижение КНР к экономическому и геополитическому могуществу ни у кого в развитом мире не вызывает радости, скорее, тревогу и даже страх. Не пользуется симпатиями и существующая там социально-политическая модель. Однако никто при этом не может упрекнуть Пекин в том, что его успехи случайны или что он добивается их за чужой счет.
Россия воспринимается иначе. Источник ее возвышения — небывалая сырьевая конъюнктура, а в том, что она сложилась, нет заслуги Кремля.
В глазах западного общественного мнения Россия выглядит гибридом агрессивного нувориша эпохи первоначального накопления (со всеми свойственными данному персонажу замашками) и бездельника-рантье, который стрижет купоны с доставшегося ему наследства.
Все знают, что усидчивый китаец достиг нынешнего положения за тридцать лет кропотливого труда (в следующем году годовщина начала реформ Дэн Сяопина). А безалаберный русский купается в золоте, обрушившемся с неба, хотя еще четыре года назад ломал голову, как бы расплатиться с долгами — помните «проблему-2003»?
Россию, которую Запад уже практически выписал из разряда демократий, теперь нередко упоминают вместе с Китаем в числе авторитарных держав. Однако сущность авторитаризма снова разная.
В КНР экономические достижения являются продуктом авторитарной политики, и Запад это (с некоторым удивлением) признает, хотя и не считает такую модель правильной. В России же все наоборот: авторитарная система есть следствие определенного типа экономического развития — сырьевая экономика порождает стремление к централизации политической и ресурсной базы.
Поэтому развитие в двух странах, опять-таки с западной точки зрения, противоположное. Китай много критикуют, но считается, что по мере хозяйственного прогресса он имеет шанс приблизиться и к общественному плюрализму. В России этот плюрализм за годы экономического бума, напротив, эффективно ликвидировали, поэтому мы как раз движемся в обратном направлении.
К этому добавим различия во внешнеполитическом поведении.
Цель Пекина — минимизировать сопротивление окружающей среды при реализации стратегии подъема. Поэтому без особой нужды КНР на обострение не идет, в словесные перепалки за исключением отдельных случаев (например «исторический» спор с Японией) не ввязывается, рассуждает о всеобщей гармонии и предпочитает, чтобы до поры до времени сильные мира сего поменьше обращали на него внимание.
Москва, ощутив подзабытое уже ощущение силы, спешит объявить об этом как можно быстрее и максимально громко. Если кто-то не расслышал, мы гаркнем еще раз. Самоутверждение становится самоцелью, заслоняя рациональный расчет. Авантюризм, иногда полезный в мировой политике, грозит стать бездумным.
В арктическом походе сошлось все, что так раздражает Запад. Научную акцию Кремль превратил в громкое пиаровское мероприятие с националистическим привкусом, да еще и укрепил за этот счет престиж режима внутри страны.
Кроме того, Россия продемонстрировала, что у нее есть немалый материальный ресурс. Среди стран арктического региона бедных нет, но организовать дорогостоящую экспедицию под силу не всем. Наконец, Москва напомнила, что, несмотря на годы упадка, обладает технологическим потенциалом, опять-таки не всем доступным. В общем, с Россией приходится считаться все больше, но делать это хочется все меньше. Есть, однако, и вторая причина поднявшегося шума, куда более фундаментальная.
Российский демарш в очередной раз напомнил о том, что нынешнее столетие обещает стать временем жесткой конкуренции за ресурсы и Россия отнюдь не единственный и, скорее всего, не главный ее участник.
В битве за Арктику, если она разразится, схлестнутся страны, идеологически друг другу очень близкие, — Канада, Соединенные Штаты, Дания, Норвегия… Не случайно в Канаде обсуждают отставание не только от России, но и от США, у которых с Оттавой есть территориальные разногласия в высоких широтах. Уступок же ни от кого ждать не приходится, такие вопросы настраивают даже самые близкие друг другу государства на бескомпромиссный лад.
Специалисты, правда, напоминают, что подобный настрой мир уже наблюдал полвека назад — тогда на кону был Южный полюс. В середине 1950-х семь стран выдвигали претензии на Антарктиду, а научные экспедиции сопровождались примерно теми же политическими жестами, что и нынешний поход России. Затем, однако, сторонам удалось договориться о едином правовом режиме для ледяного континента и надолго вывести его из плоскости геополитической конкуренции. Подобный процесс возможен и в Арктике.
Вопрос, однако, в том, готовы ли сегодня мировые державы к таким договоренностям. Пока мы наблюдаем иной процесс.
Силовой фактор стремительно возвращается в мировую политику. А международные нормы и правила, худо-бедно действовавшие во второй половине прошлого столетия, быстро подвергаются эрозии, причем зачастую по инициативе как раз наиболее сильных и вооруженных.
И говоря, что нравы флибустьеров-авантюристов XV века больше не актуальны, канадский министр, похоже, в глубине души сам в этом не уверен. И чем серьезней будет эта неуверенность, тем усерднее все станут готовиться к абордажу.
