Цивилизация
Ходорковский, конечно, оказался не системным, если под системой понимать ту, которая установилась с приходом Путина во власть. Сейчас, анализируя его действия после 1999 года и до момента ареста, я вижу это все яснее. Другие олигархи ельцинской поры после ареста МБХ говорили мне: «Он подписался под правилами игры, то есть не лезть в политику, и сам же эти правила нарушил, а не стоило бы забывать, где твое место». Место это очевидно — «умного еврея при губернаторе», и не более.
В сущности, этот тезис про нарушение правил игры — эхо интимных монологов каждого из олигархов, попытка найти мир в собственной душе и оправдание происшедшему, институционализировать собственный конформизм, собственный прагматизм, в отдельных случаях собственную зависть, а в целом собственную трусость перед властью. То есть совокупный российский крупный бизнес, понаблюдав за наездами на одного, второго, третьего (Ходорковский был не первым из крупняка, за которым, как писал в те годы «Коммерсантъ», пришли, но единственным, от которого не ушли) и посовещавшись сам с собой, не просто встроился в систему (чтобы отъехали), но и стал одной из ее опор, в том числе финансовых. И объяснение типа «Ходорковский зарвался» — это оправдание их собственного выбора в пользу рабства, без которого «дело ЮКОСа» было бы невозможно. Каждый — каждый! — из коллег Ходорковского отлично понимает, что он сидит не за те нелепости, которые звучат в суде. Ни один ни разу не пришел в суд. Потому что, выбрав в споре между коллегой и властью власть, это и они его посадили.
Все, что делал Ходорковский, и в случае, если бы ему удалось это сделать, грозило неминуемой перестройкой системы. Что такое открытая компания? Помимо всего прочего это и контроль совета директоров (с участием иностранных менеджеров, несущих ответственность за каждую свою подпись, в том числе и по международному законодательству) за каждым рублем. Ну и как такая компания будет отстегивать обязательный оброк Кремлю? Ту дань, о которой бизнесмены не любят говорить. И речь не идет о проектах, чье финансирование компания могла бы на себя взять. Речь идет о живых деньгах. Давайте на секунду представим, что в начале путинского правления открытыми стали бы одна за другой все крупнейшие российские компании. А они стали бы. Не только Ходорковский понимал, почему это правильно: потому что закончилось время бизнеса «без правил» и пришло время «по правилам», потому что бизнес повзрослел, потому что ему становилось тесно в границах одной страны, потому что пора было становиться рукопожатными и выходить на международный рынок. А если бы еще при этом 5—6 крупнейших российских частных компаний вышли бы на масштабные переговоры с западными компаниями типа тех, которые вел ЮКОС с «Шеврон», и завершили их обменом акций, слиянием и проч. Попробуйте к такому гиганту «прислать доктора». Эта юрисдикция шире российской и уж точно шире путинской. Попробуйте объяснить «Шеврон», что с Кремлем надо делиться. Попробуйте это объяснить пяти мировым гигантам. Еще сложнее. Ребята уходили в свободное плавание, а это никак не входило в планы Путина.
Именно Ходорковский пришел к Касьянову с предложением, чтобы бизнес доплатил за приватизацию, а это десятки миллиардов долларов в казну государства или в специально созданный фонд. Путин сразу понял, какой инструмент давления он теряет в случае, если примет такое предложение. Ни за какие 20 или 30 миллиардов долларов он не готов был перестать держать бизнес за то самое место, за которое позднее предлагал подвесить Саакашвили. И за которое держит их по сей день. Он забыл про письмо. Итоги приватизации никак не закреплены. И, сдав Ходорковского, крупный бизнес согласился помнить об этом всякий раз, когда смотрит в сторону Путина.
А кто может помешать крупному бизнесмену, главе открытой компании с прозрачной структурой собственности и финансами, с партнерами за рубежом, создавать любые милые его душе неправительственные организации и благотворительные институты? И не только для того, чтобы помочь больным детям, что, безусловно, необходимо и похвально. А образовательные программы. А компьютеризация. А школы молодых политиков. А школы независимой журналистики. А финансирование университетов. И гранты для обучения талантливых за рубежом. А подготовка будущих профессионалов широкого профиля — от производства до гуманитарной сферы. И все это и в центре, и в регионах, на широких просторах нашей необъятной родины. Скажите, через 10 лет такой работы даже пяти-десяти весьма состоятельных российских бизнесменов страна кричала бы «вор должен сидеть в тюрьме» или, как в Америке и во всех других нормальных странах, имена доноров писали бы золотыми буквами на стенах школ и вузов? И, не дай бог, люди могли бы задуматься, почему, собственно, так уж нелепо, чтобы крупный бизнесмен, чья компания дает работу целым регионам, который жертвует на обучение детей, очевидно заинтересован в развитии региона, финансирует науку и культуру, чью работу они видят и оценивают каждый день, не может представлять интересы людей на самом высоком уровне в стране.
Конечно, надо было с этим кончать, и быстро. «Открытая Россия» Ходорковского показала, что бизнес дозрел до того, что пора отдавать, пора думать о людях, пора вкладываться в образование, в детей — в будущее страны. Пора менять менталитет, отношение к самим себе, отношение к своей стране, и это все о будущем, и оно стоит усилий и денег. Ходорковский не был исключением, уверена. К этому рано или поздно пришли бы и остальные, как пришли все уважающие себя крупные бизнесмены во всем мире. И дело давно уже не только в списании благотворительности с налогов. Ходорковский просто был первым у нас. Путин сломал начавшийся процесс. Он почувствовал в нем опасность для себя, для собственной власти, для новых, «голодных» людей, которые пришли за ним во власть и еще не успели ею воспользоваться, для будущего собственной системы. Встав на сторону власти, бизнес выбрал будущее. И оно равно будущему системы и собственному будущему внутри нее, а не будущему страны.
Я не знаю в России ни одного находящегося на свободе крупного бизнесмена из сделавших успешный бизнес до прихода Путина к власти, который был бы сегодня заинтересован в сохранении Путина еще на 6 или 12 лет. Я не знаю из них ни одного, кто не поспособствовал бы этому.
Отказавшись финансировать оппозицию, бизнес априори согласился с безальтернативностью власти Путина и незыблемостью его системы. То, с чем не соглашался Ходорковский. Входя в систему искусственно формируемых властью партий, крупный бизнесмен работает на фейк — искусственно моделируемую этой властью альтернативность. То есть продолжает работать на власть. Если это не так, то один из основных пунктов программы его праволиберальной партии должен звучать коротко и ясно: «Свободу Ходорковскому». Ну-ну...
Выход Ходорковского на свободу совершенно не опасен для общества. Для общества абсолютно опасна система, созданная Владимиром Путиным. А Ходорковский опасен для этой системы, потому что набор его прагматических действий, оставайся он на свободе, нашел бы последователей и неминуемо бы ее менял. 13 лет, которые вчера выписали МБХ, — это не что иное, как защита системы Путина с помощью встроенного в систему суда. Циничная, понятная, не имеющая никакого отношения к правосудию самозащита властителя.
Капитал молчит и голосует против Путина гигантским оттоком денег из страны и постепенным обживанием пространства за пределами России. Каждый из бывших олигархов и нынешних серьезных бизнесменов подготовил себе запасной аэродром, потому что система, которая создана при их помощи и с их прямой или молчаливой поддержкой, бесперспективна и душит и их. Они все как один выучили, что лучше потерять родину, но сохранить личную свободу и средства. Они сдали страну Путину холодным октябрьским утром 2003 года, когда сдали Ходорковского. Их ответственность за победившую систему Путина огромна. Во-первых, потому что у них, может быть, у единственных в момент ее зарождения и становления были возможности и средства ей противостоять. Во-вторых, потому что олигархам в отличие от народа нельзя было впарить про украденную у себя нефть. В отличие от непосвященных они отлично знали, что Ходорковского посадили и судили не за налоги и не за нефть. А за то, что он не сделал того, что сделали все они, — не прогнулся. Теперь всем гораздо проще рассуждать о том, как все было бы мило и славно, если бы прогнулся-договорился, как остальные, нежели задуматься о том, как могло бы быть, если бы не прогнулся никто.
