Бадри

Мне и сейчас кажется, что Бадри был значительно старше меня, хотя у нас разница всего в год. Дело, конечно, не в ранней седине, как-то вдруг сменившей рыжину. А в манере общения — обычно сдержанной, немногословной, неторопливой. Аксакал такой, старший, человек, сидящий во главе стола.

Борис Березовский, легко признающийся в том, что он совершенно ничего не понимает в людях, как-то сказал, что лишь дважды в жизни он в людях не ошибся. Об одном из двух можно было не спрашивать. Конечно, Бадри, который иногда чувствовал ситуацию острее, чем его друг, и чьи прогнозы порой оказывались точнее. «После выборов 2000 года я сказал Борису: «Ты думаешь, у нас есть пара лет? Несколько месяцев», — рассказывал он мне позднее в Париже. Я обратила внимание на это «у нас», хотя Бадри тогда был известен тем, что в политику открыто никогда не играл.

Уже в мае 2000-го Березовский опубликовал открытое письмо Путину с критикой его курса. Расхождения стали очевидны. Мне кажется, с конца лета 2000 года Бадри какое-то время жил в Париже. Может быть, он приехал уже после гибели «Курска», а возможно, и до.

В «Бристоле» его знали все. Самое забавное, что в том же «Бристоле», не подозревая о «нежелательном» соседе, разместилась вся официальная делегация во время первого официального визита Путина в Париж в октябре 2000-го. Перед гостиницей стояла машина Бадри. Я не помню, что это была за марка, но помню, что эта модель только появилась, и таких машин было наперечёт. Я подъехала к гостинице и с удивлением обнаружила, что все до боли знакомые лица сгрудились около его машины, заглядывая в окна и обсуждая ее достоинства и недостатки. В этот момент из дверей вышел Бадри в длинном и очень экстравагантном, как это обычно у него и бывало, пальто. И пошел к машине. Наблюдать растерянность на лицах людей, хорошо и давно с ним знакомых, которую они не смогли скрыть, было довольно забавно. В секунды все эти бывшие знакомые без единого слова приветствия растворились в пространстве.

В декабре 2000 года, ровно через семь месяцев после инаугурации Владимира Путина, был арестован друг и партнер Бориса и Бадри , бывший заместитель гендиректора «Аэрофлота» Николай Глушков. Еще через 6 месяцев Бадри объявят в международный розыск. К этому моменту он уже был в Грузии. В июле 2001 года он дал первое в своей жизни интервью. «Коммерсанту». Он говорил о том, как шли его переговоры с властью относительно освобождения Глушкова. Называл имена, фамилии и явки. Рассказывал, что в обмен на Глушкова власть предлагала отказаться от всех медиа-активов. И что он готов был бы отдать за Колю все, но власть обманула. Это было интервью ва-банк, после такого в страну при действующей власти вернуться практически не возможно. И было странно смотреть, как тяжело ему дается этот разговор, как непросто он преодолевает этот барьер между не публичной и публичной фигурой, как сложно переходит в другую жизнь, откуда — он понимал — не будет обратной дороги много лет. И уже никогда.

Ему было хорошо в Грузии. Это была его страна, его среда, его любовь. Он стал там другим — более разговорчивым, чаще улыбался, легко шутил. Седел и молодел одновременно. Странно. Что-то в нем менялось.

Я не знаю, хотел ли он в политику. У меня такое ощущение, что если бы у него был хоть какой-то шанс в нее не идти, он не пошел бы.

Он должен был вылетать из Лондона в Тбилиси в полночь. В этот момент арестовали Окруашвили. Я оказалась в тот раз в Лондоне случайно. Приехала к Бадри домой. Вот эти два или три часа, когда он взвешивал, лететь ему или нет... Разумным казалось — не лететь. Наблюдая за ним, я не взялась бы в 10 вечера сказать, что он сделает в полночь. Но вдруг подумала, что, может быть, закрепившийся за ним образ холодного, рационального бизнесмена никогда, в сущности, не был точным. Не знаю....

Сигналы из Тбилиси были скорее не обнадеживающие и какие-то двусмысленные. Риск, что его возьмут прямо в аэропорту, на мой взгляд, превышал 50%.

Стол был, как положено, накрыт. Друзья спорили и советовали прямо противоположное. Он молчал, изредка поглядывая на экран телевизора — «Имеди» транслировало выступления оппозиционеров. Я спросила: «Страшно?» Сосредоточенный Бадри посмотрел на меня, взвешивая вопрос, и ответил просто: «Конечно, страшно». Так это и вышло в интервью.

В интервью я не могла описать вот эти пару часов внутренней работы, после которой он встал и буднично сказал: «Я полетел». По лицам друзей я поняла, что им хуже, чем ему. Уже у машины, не зная, что сказать, я предложила: «Давай я полечу тоже. Все же журналист рядом, знаешь...» Он дотронулся до моего плеча и с улыбкой сказал: «В другой раз». В этом жесте был такт и был мужчина. Не верится, что все это в одну минуту стало воспоминанием.