Цивилизация
Вообще то, что группа Erasure до сих пор не бывала в России, поистине удивительно. Возможно, главные (или уж точно самые популярные) гей-иконы на свете, авторы песни «Love To Hate You», впервые выступят на сцене клуба А2 в ближайшую пятницу. В преддверии концерта мы позвонили вокалисту группы, гей-активисту Энди Беллу, чтобы узнать, что он чувствует в преддверии дебюта на российской сцене.
— Когда вы начинали больше двадцати лет назад, вы были частью очень мощной гей-сцены. Это был тогда почти мейнстрим. А сейчас что с этим? Это модно, это круто?
— Да я не знаю. Все равно трудно. Но мы добились огромного прогресса в борьбе за права геев. Но по-настоящему легко не становится, быть в оппозиции всегда трудно. Даже когда кажется, что жизнь стала гораздо легче, всегда будет враг, антигей, которому ты неприятен. Мы прошли огромный путь, но, если посмотреть на другие страны — Африка, Южная Америка, — меня все это очень сердит, честно говоря.
— Очень здорово, что вы об этом говорите, потому что приезжаете-то вы в Россию, а наше общество очень гомофобно, причем открыто гомофобно.
— Все, что вы можете сделать, — это быть собой. Я-то не изменюсь. Вот я такой. И я надеюсь, что наша музыка делает нашу культуру более доступной. Да это глупости все-таки. Какая разница, люди на сцене — геи или нет? Это же чушь какая-то, весь тот спор выеденного яйца не стоит. Что? Важно, с кем ты спишь?
— Ну это какая-то фундаменталистская штука. Люди там что-то в Библии вычитали…
— Если буквально читать все, что в Библии написано... нехорошо получится.
— Есть два типа концертов Erasure: иногда вы выступаете в потрясающих костюмах и все блестит, иногда — в насквозь мокрых майках. Что будет в Москве?
— И то и другое. И модные костюмы, и что-то очень обыденное. Нужно очень хорошо выглядеть, когда ты выходишь на сцену, так что в начале концерта, конечно, мы приоденемся. Мы пока еще не решили, как это все будет выглядеть, такое обычно решается в последний момент.
— Вы будете играть акустические песни?
— Мы пока не планируем. Но гитара у нас будет на сцене, может быть, если публика потребует. Но в принципе мы планируем традиционный сет с запрограммированными подложками и синтезаторами.
— Вы практически символизируете 80-е. Камбэк 80-х продолжался дольше всех остальных камбэков. Вам это нравится? Когда же это уже кончится?
— Я не считаю себя художником 80-х. Мы начинали в 1985-м, но первый хит был в 1989-м. Это еще восьмидесятые?.. С другой стороны, это было хорошее время в музыке, может быть, последнее, когда люди еще писали песни как полагается, старомодно. А что до того, когда же они кончатся, — я думаю, что дело в том, что 8 — символ бесконечности. Так что восьмидесятые будут продолжаться и продолжаться, и выхода не будет.
— Что-то очень плохое случилось со звукозаписывающей индустрией. А вы новый альбом записываете. Как вы его планируете выпускать?
— А что делать? Все равно нужно выходить. Все равно нужно выпускать альбомы. Мы же музыканты, ремесленники. Как горшечники. Все равно надо писать и выпускать новую музыку. А уж в каком виде она выйдет... может быть, мы напечатаем 1000—5000 виниловых копий, а большая часть все равно выйдет в цифре. Продажи физических носителей действительно падают.
— Вы просто это делаете, потому что не можете этого не делать. Это я понимаю. Я не понимаю бизнес-стратегии. В наше время с точки зрения денег просто не нужно выпускать альбомы — концерты все равно приносят больше денег. А на концертах вас просят играть старые песни. Новые песни в этой ситуации просто не продаются. В чем смысл?
— Да не знаю. Просто мы художники. Да и потом, музыка все равно должна быть свободной и бесплатной. Копирайт, конечно, существует, но это просто... Не знаю. Я рано начал, мне до сих пор было очень удобно жить — старые песни, связи, все дела. Я не знаю, как выживает современная молодежь. Но ко всему можно привыкнуть, со всем можно справиться.
— Я где-то читал, что вы хотите выпустить детский альбом, песенки и считалочки. Когда это все будет?
— Винс Кларк давно над ним работает и хочет, чтобы я там пел. И я бы рад, но времени нет, по крайней мере до конца этого тура. Выйдет он в лучшем случае через год.
— Вот последний вопрос: вы были в туре уже больше двадцати лет. Что на самом деле для вас, как художника, как профессионального путешественника, изменилось?
— Да, честно говоря, ничего. В конце концов, просто нужно выйти на сцену и спеть. Ну радиомикрофон, ну и что. Надо выйти на сцену, схватить микрофон, и чтобы все рубились.
