Цивилизация
— Формат проекта «Человек.doc» кажется удивительным. Как это устроено? К вам приходит драматург, берет у вас интервью, а потом вы этот текст выучиваете и читаете его со сцены?
— Это не совсем так. Сначала давайте поговорим, почему я согласился на это. Эта идея мне очень близка. Есть проект, который я делаю пожизненно, это автоархеология. Смысл его в том, что сейчас совершенно неинтересно говорить о каких-то отвлеченных вещах — о музыке, философии, живописи. Все надо пропускать через себя. И я буду рассказывать как раз о смешении: через себя я рассказываю какие-то очень важные музыкальные, театральные вещи. Вот этот «театр.doc» у меня называется автоархеологией.
С другой стороны, вы неверно описываете процесс. Там была проделана большая работа, мы долго с текстовиками, скажем так, составляли этот текст. Но я не буду ничего учить наизусть. Тут, скорее, надо говорить о какой-то джазовой импровизации: есть некая канва, некие пункты, которых я должен буду коснуться. У меня нет своего текста, я тут как персонаж: мне надо проговорить некоторые вещи, а каким образом — это каждый раз будет по-разному.
— Есть такой жанр — творческий вечер, встреча артиста с аудиторией...
— Меня тошнит от слова «артист». Если вы мне сейчас скажете еще раз «артист», я тут блевану. Так же как от слова «композитор». Тут я не «артист», не «композитор», а скорее персонаж, который имеет соприкосновение с некоторыми вещами — музыкальными, театральными. Мне это, с одной стороны, довольно легко — то есть, это я сейчас говорю, что это легко, может быть, у меня будет страшный мандраж. Но я выступающий человек, я играю на рояле. Читаю лекции в МГУ на философском факультете — мне несложно разговаривать. В этом спектакле складываются у меня две функции: функция частного человека, когда я что-то говорю сам о себе, вспоминаю; а бывает, что я начинаю выступать как профессор — беру указку, показываю какие-то диаграммы и начинаю что-то объяснять. Указка эта как королевский скипетр, превращающий меня в профессора. Но все равно же я в этот момент не играю — я читаю лекцию.
— Почему на это должны прийти люди?
— Вы знаете, это меня абсолютно не интересует. Меня вообще люди не интересуют. Я вот очень много работаю с Анатолием Васильевым в театре, работал с Гротовским... А Гротовский вообще к себе на спектакли никого не допускал. Когда они (уже после смерти Гротовского) выступали в театре Васильева, там выделялось пять мест для зрителей. Почему люди должны приходить? Да пусть не приходят. Мы все это делаем не для публики — если никто не придет, я все равно это проговорю: это интересно прежде всего мне. А на публику мне наплевать. Еще Шенберг сказал в начале двадцатого века: «Публика — это враг музыки номер один».
— Я-то представляю себе, зачем туда надо идти. Сейчас одна из важных проблем — отсутствие авторитетного человека, который мог бы все рассказать и объяснить: как жить? Куда смотреть? Что слушать? Где культура? Мне кажется, от этого проекта и, в частности, от вас ждут именно этого.
— Вы правильно определили время: авторитетного человека сейчас нет. Поэтому главное, что интересно в этом проекте, — взята какая-то проба грунта. Кулик, Зайготт, я... это не то что авторитетные люди, но по крайней мере достаточно острые люди. Сейчас никто из нас не может взять на себя функцию авторитета — сказать «ребята, истина здесь — идите в том направлении». Задача всего проекта из десяти человек не создать авторитетные точки зрения, а сделать срез. Как датчики. Мне кажется именно так. Понимаете, я считаю, что в наше время авторитетного человека нет ни в России, ни на Западе. Но важно что? Важно быть адекватным. Вот, например, Дмитрий Александрович Пригов тоже говорил об этой адекватности. Это очень редкая вещь. Во всяком случае, я попытаюсь быть адекватным персонажем.
--Что такое адекватность? Адекватность чему?
— Что неадекватно? Как можно говорить о модернизации и инновации, пока на Красной площади стоит зиккурат, а в нем мумия? Понимаете? Сверхфантазия. Раньше был такой анекдот армянского радио: сверхфантазия — вставить себе в задницу веник и представлять, что ты райская птица. Сейчас большинство художников, писателей и поэтов вставляют себе в задницу веник и думают, что они райские птицы. Я пытаюсь показать, что такое адекватное поведение.
— И что это?
— Адекватное поведение — как-то показать какие-то невозможности: чего нельзя, что невозможно делать. Невозможен жест великого художника, невозможен жест великого текста, невозможен жест великого произведения. Уже обо всем этом Хармс написал. «Я художник — а по-моему, ты говно» «Я композитор — а по-моему, ты говно». Это неадекватное поведение.
— А почему это стало невозможным? Есть, мне кажется, грандиозный запрос на вот это все...
— Запроса нет. Что такое запрос? Это метафизическая вещь, которая вылетает помимо людей. Сейчас нет потребности в великом произведении искусства. Сейчас нет по-настоящему креативных людей. Можно то же сказать о такой категории, как свобода. Кажется, что мы сейчас гораздо свободнее, чем живущие в Советском Союзе. Можно учиться в Кембридже или в Сорбонне, отдыхать где угодно. Это принимают за свободу, хотя на самом деле это просто спектр возможностей, из которых мы можем выбирать. А свобода — это не свобода выбора, а свобода невозможных условий. Невозможно было сделать «Сталкера» — а Тарковский сделал. Свобода — это креативное качество, которым современные люди практически не обладают. Они могут пользоваться тем, что им предоставляется. Вот в супермаркет зайдите — все есть на полках, но это не есть свобода.
— Но вот Джеймс Кэмерон снял «Аватар» — как раз нечто такое, что раньше было невозможно.
— Он произвел на меня огромное впечатление, но это же чисто техническая история. Обратите внимание: ему не посмели дать настоящих «Оскаров» — он завоевал только «технологические» статуэтки. Это тоже несвобода. Свобода — это то, что делается наперекор технологии. Потому что как художественное произведение «Аватар» — это ниже плинтуса. Хотя оно предопределило развитие кино на многие десятки лет. Это история по-своему великая, но совсем с другой точки зрения. Понимаете, с Кэмероном Тарковский в одном туалете не стал бы писать. Но времена меняются. Сейчас все самое интересное происходит в медиапространствах. Диджейство, допустим. Но понимаете, что получается? Почему таракан бежит? Не потому, что ему хочется, а потому что его лапки ведут. С технологиями то же самое. Человечество находится в положении того таракана. Оно не само бежит, как Тарковский, допустим, а просто ножки его ведут.
— А что это означает? Для человечества, для культуры? Ситуация, когда нет ни возможности, ни запроса создать великое произведение искусства, — искусство вообще может жить дальше?
— Нет. Оно уже давно и не живет. Да и не надо. Не надо задаваться такими вопросами. Почему мы говорим об искусстве, о мысли? Я ставлю вопрос более жесткий. Мы — как вид «гомо сапиенс» — тупиковая ветвь эволюции. Все с ней уже закончено. Это надо очень хорошо понять и пережить. Мы сейчас присутствуем при этом эволюционном феномене, антропологическом, космическом. Надо просто понять, куда что выводить. История кончилась, а эволюция продолжается. Каков следующий вид? Точно не мы с вами.
Земля не выдержит семи миллиардов людей – понимаете? Еще, что самое отвратительное… Раньше человек не качал свои права. Все говорят о правах человека — никто не говорит об обязанностях человека. Перед тем же океаном... Хорошо, что про тигров вспомнили хотя бы. Все эти «права человека» — понимаете, у меня все внутри прям... я бешусь, когда это слышу. Вот этим летом смог был в Москве такой — и мало никому не показалось. Человеку показали, кто здесь хозяин. Потому что нельзя свинствовать, понимаете? Мы живем в обществе потребления. Что такое то же искусство, культура? Гигантский супермаркет, где на полках расставлены египетские пирамиды, Нотр-Дам и Тадж-Махал. И вот, каждый из нас может этим воспользоваться. Да кто ты такой, чтобы этим пользоваться? Почему ты должен это видеть?
— Почему культурный супермаркет — это плохо? Вот я фотографируюсь на фоне Тадж-Махала....
— Тут теряются всякие ориентиры. Любая вещь создается функционально и так работает. Фольклорная, мифическая, эпическая. А сейчас человеку наплевать, зачем это, — он даже не вникает, что это такое. Симфонии Малера, симфонии Бетховена... вот он приходит и тоже как бы фотографирует. Он совершенно не вникает в суть вещей, не входит в функциональную природу этих вещей. Все превращается в туризм. С одной стороны, ничего плохого — мир как туристический проспект. Сегодня послушаем симфонию Бетховена, завтра посмотрим Тадж-Махал, послезавтра пирамиды и так далее. Человек потребляющий — самый нереальный, самый виртуальный и поэтому самый отвратительный из людей. Он может только сняться и зафиксировать свое присутствие, при этом совершенно не отдавая себе отчет в функциональном назначении объекта.
Беда человека, трагедия, причина, по которой он не имеет права существовать больше, в том, что он все превратил в продукт потребления. Все равно — египетская пирамида, 9-я симфония Бетховена, рулон туалетной бумаги... И реальность — это продукт потребления. Человек не участвует в этом, он не присутствует, ему уже не надо присутствовать в реальности – ритуально, сакрально, эстетически... Это такой безнаказанный туризм: сегодня я египетские пирамиды посмотрю, завтра ацтеков, послезавтра на остров Пасхи… Почему бы и нет, если деньги есть?
— Вы сталкивались в последние десять лет с каким-нибудь произведением искусства или литературы, с чем-то великим, что вспомнят через сто лет, допустим?
— Не-не-не, этого вообще не может быть. Не только за последние десять лет — за последние двадцать лет. В прошлом году умер Майкл Джексон. Еще раньше, в один год, Бергман и Антониони. А новых имен не появляется. Нет ни новых методов, ни новых художественных решений. Мы живем в такое время, когда только происходит уход... а замены нет.
— Так что? Все, конец?
— Конец нас как вида. Понимаете, история кончается, а эволюция продолжается. Нам на смену приходит нечто... надо только угадать что. Мне бы не хотелось, чтобы вы это понимали в каких-то мрачных тонах. Вот, кстати, это не мое мнение, кстати говоря. Сейчас я вам книжечку покажу... Борис Пастернак, 1958 год: «Надо понять, что все стало прошлым, что конец виденного и пережитого уже был, а не предстоит».
