Цивилизация
Так исторически сложилось, что Константина Истомина давно причисляют к главным фигурантам нашей художественной сцены 1920–30-х годов. Его имя значится во всех списках – то просто по алфавиту, среди других авторов, то в связи с отдельными сюжетами. Идет ли речь о преподавании во Вхутемасе-Вхутеине, о выставках объединений «Маковец» и «4 искусства», о знаменитых студенческих практиках в Крыму – каждый раз без упоминания Истомина не обходится. Между тем, произведения его не слишком хорошо известны, за исключением знаковой картины «Вузовки», висящей в постоянной экспозиции Третьяковки. Разумеется, есть в музейных собраниях и другие истоминские работы, но их не так уж много и предъявляются они широкой публике нечасто.
Так что популярность художника выглядит почти виртуальной.
Составить личное представление о творчестве Истомина можно сейчас на персональной выставке в «Ковчеге». Эта экспозиция не претендует на максимальную полноту, здесь показана лишь часть наследия, сохраненная Леонидом Казениным, учеником и последователем мастера. Однако подобное «приложение» в отсутствие канонической «хрестоматии» способно сформировать базовые представления. Скажем, на выставке преобладает графика – рисунки и акварели разных лет; живописных произведений немного. Но этот факт вполне сообразуется с обстоятельствами жизни Истомина, не отличавшегося плодовитостью в смысле завершенных картин. Он мог годами делать эскизы к некоему эпохальному полотну (например, к картине «Восстание румынских крестьян»), так и не придя к окончательному результату. Если бы значение художника определялось только количеством успешно реализованных проектов, не видать бы Истомину даже частицы своей славы.
По счастью, существуют и другие критерии.
Столь же показательны и сюжеты этих работ. Большей частью они бесхитростны, связаны с окружающей реальностью или даже бытом. Тут снова можно говорить о важной для Истомина особенности: он сам не раз говорил о своем «резком повороте от героики и романтики прошлого к темам бытового характера и портретам». Пожалуй, речь тут не шла о «внутренней эмиграции», хотя художнику в свое время крепко доставалось за «буржуазный формализм». Скорее, он почувствовал тягу к большей естественности, к невыдуманным образам и несочиненным конструкциям. Любопытно, что в этом стремлении он был не одинок: в эпоху бурных свершений и переустройства общества находились и другие художники, склонные к «мелкотемью». Сознательно оставить себя на «обочине процесса» ради задач безыдейного искусства – это не то чтобы подвиг, но довольно твердая творческая позиция. Все последние годы своей жизни, вплоть до кончины в самаркандской эвакуации в 1942 году, Истомин выбранной позиции придерживался.
Отсюда изобилие пейзажных мотивов, натюрмортов, непарадных портретов.
Даже в тех случаях, когда художник брался за политически окрашенные сюжеты (например, за иллюстрации к книге Фурманова «Чапаев»), он стремился правду жизни поставить впереди пропагандистских целей. Не сказать, чтобы индустриализация и коллективизация прошли совсем уж мимо его внимания, однако певцом великих преобразований его точно не назовешь. Его гораздо больше интересовали лица людей, простые предметы, вроде бы банальные сценки в незатейливых декорациях. При этом скучными его работы не кажутся – в них всегда есть внутренний нерв и художественная интрига.
Понятное дело, есть серьезная угроза, что в восприятии потомков все эти «мелочи» могут легко затмиться бравурными композициями соцреалистических полотен – с пионерами, вождями, заводами и аэропланами. Только по одним таким агиткам нельзя понять ни время, ни его подлинных культурных героев. Константин Истомин, безусловно, был одним из них.
