Цивилизация
Когда речь о классике (пусть и краткого промежутка), оценки — дело вкуса оценивающего. С другой стороны, новый роман Владимира Орлова все же не Мона Лиза, коей, как известно, все равно, что думает зритель о ее улыбке. Да и звание «современного классика», раздаваемое издателями, как новое дворянство, давно уж без чести в своем отечестве. Тем не менее для последовательных любителей книг Владимира Орлова с достопамятного «Альтиста Данилова» новый его роман и впрямь долгожданный. Как и было отрекомендовано.
Хотя как раз романом «Камергерский» называть и не стоило бы. Чтоб не смешать его с тем, что называется ныне этим словом. То есть все признаки современного романа — как то остренький сюжет, убийства с кровью, олигарх, бандит из бывших спецназовцев, деклассированные интеллигенты, симпатичная девушка из провинции, обреченная на проституцию, таинственные незнакомцы из иных миров, случайно найденная ценная шкатулка, борьба за тела, души и недвижимость в центре Москвы — все они в «Камергерском» как на подбор. А романом книга в общеупотребительном ныне смысле не является. Никак.
Прежде всего, из-за времени романа. В сравнении с нынешними литературными мгновениями, летящими со скоростью двадцати поворотов сюжета в минуту, оно как бы напоминает о добром старом романном летоисчислении. В котором между убийством и появлением следователя можно страниц пятьдесят потягивать пиво в закусочной в Камергерском (главное и почти единое место и время действия), размышлять, вспоминать, думать. Перекидываться репликами с буфетчицей, кассиршей и другими героями, вроде бы случайными, а на самом деле главными. И все будет мало.
Да и бог бы с ней, с динамикой действия. Смешно и невежественно вспоминать о суетном в настоящем романе. В котором каждое слово, описание и мысль автора полны новыми и яркими смыслами.
А вот если… не полны?
Тусклы, скучны, вымучены, ложно значительны и не смешны там, где обычно указывает на смех закадровый хохот юмористических сериалов для особо тупых?
Томительные диалоги героя с буфетчицей о качестве солянки в закусочной (?) в Камергерском переулке. Лихие заказы по сто пятьдесят и пива. Начитанные сантехники. Философствующий олигарх. Карикатурные телеобозреватель и актер, нахально подделывающиеся под героев «Театрального романа». Давно остывшие фразочки из Паустовского («Пострадал старик, пострадал, — говорили пассажиры»). Вечные унылые инверсии в прямой и косвенной речи. Судьба сплющенной керосинной бочки, якобы выброшенной Сергеем Есениным из окна доходного дома. Обнаруженная в подвале просвещенным водопроводчиком, она занимает полромана. А тут еще три девицы из наследниц генерала Епанчина охмуряют героя.
И появляется зачем-то Гном Центрального Телеграфа — придуманный, кажется, исключительно ради звучного звания.
И в довершение ко всему завсегдатаи той самой закусочной, то и дело лихо заказывающие по сто пятьдесят с бутербродиком и несущие свою тягомотину о качестве жизни и солянки, вынуждены перебраться из выкупленного наконец олигархом помещения в некую Щель. Где в темноте все остается, как было когда-то в восьмидесятые. И наблюдается открытая Орловым «сплющенность времени» А на самом деле полная его остановка для читателя от скуки.
Что-то случилось с автором со времен знаменитого «Останкинского триптиха». Не стоило ему со всеми своими героями перебираться из-под кудрявого бока ВДНХ в московский центр. Связи, что ли, какие рвутся при таком переезде — магнетические и почвенные. Слова без питания бледнеют и сохнут. Герои сливаются в одно лицо — неузнаваемое, чужое, несущественное. И все их мучения, страдания, мечты, волнения, терзания и мысли о происходящем многословны, пусты и напрасны.
Так что невольно вспомнишь и отдашь предпочтение современному «роману», прекрасно сознающему свою неспособность ни к чему, кроме действия. И потому читателя зря «литературой» не томящему.
«Магический реализм», приписанный ценителями Владимиру Орлову времен «Альтиста» (по иным версиям, он же романтизм), мог и не быть магическим. И не реализмом даже. И не романтизмом вовсе. Живыми и яркими скупые тогда тексты писателя делали и стиль, балансирующий, но не срывающийся с грани вкуса. И узнаваемость типов, какими бы демоническими или призрачными способностями автор их не наделял. Ведь все эти городские интеллигенты, любящие вкусно покушать в гостях и бьющиеся насмерть с бытом, бездарностью, жлобством, жэком, корыстью и любовью, узнаваемы были, как будто с ними расстался вчера.
Лучше бы и расстались вчера и навсегда. И встречались только в прежних вещах Орлова и других восьмидесятников. Потому что явление этих подзабытых героев сегодня в центре Москвы — как игра опустившегося музыканта в подземном переходе. Они будто кухонные персонажи прошлого, ряженные в одежды современных героев из костюмерных Останкинской телестудии. Кому какой костюм достался — тот того и изображает.
Поменяй имена героям — ничего не изменится.
Олигарх станет сантехником. Телеведущий — дворецким. Сходства с реальными людьми не прибавится. Потому что все они на одно лицо автора, застрявшего навек в придуманной им Щели, списанной по привычке с нехорошей квартиры № 50 из романа настоящего классика.
Пространство Щели растворилось в темноте. А время сплющилось и остановилось. Герои куда больше похожи на призраков, чем призраки в прежних творениях Орлова походили на живых людей. А от чтения романа остается знакомая по последним фильмам Эльдара Рязанова оскомина неловкости и стыда за некогда любимого автора, не способного вовремя остановиться.
Владимир Орлов. «Камергерский переулок». М.: «Астрель», АСТ, 2008.
