Цивилизация
Благодаря совместной работе главрежа питерского НеБДТ Льва Эренбурга и команды Магнитогорского театра им. Пушкина состоялся праздник, который на долю столичного театрального журналиста выпадает не каждый сезон. Приглашенный режиссер, отсмотрев однажды череду произвольных актерских этюдов, пришел к выводу, что Магнитогорский театр созрел для «Грозы». А отборочная комиссия справедливо сочла, что результат достоин участия в «Золотой маске».
Драма Островского «Гроза», с легкой руки Добролюбова долгие десятилетия изнурявшая советских школьников обличениями «темного царства», гасившего «лучи», еще современниками Александра Николаевича была любима за свой обличительный характер. Причем с момента создания и до октябрьского переворота «Гроза» около 4000 раз прошла по столичной и провинциальной сцене. И оставалась дежурной пьесой репертуара советских театров.
Лев Эренбург бросил свежий взгляд на классический «нафталин».
Причем, не дав себя приворожить «лучом света», режиссер очаровался «темным царством». Он увидел в нем телесно-тесную семейную жизнь под одной крышей людей, кровно связанных, вынужденно связанных и совсем не связанных родственными узами, а также устойчивыми традициями. Начиная с первой сцены – у Эренбурга это «банный день в доме Кабановых», когда домочадцы обоего полу друг друга моют, плетут друг другу косы, скребут друг для друга полоки, стригут друг другу ногти, все в исподнем, становится ясно, что люди друг в друга «проросли». Их физические соприкосновения так часты и неизбежны, что о самоопределении личности говорить не приходится. Весь спектакль пропитан смакованием уклада, веригами сковывающего индивидуальность, но физически защищающего человека, не хуже материнской утробы.
И в ней – полная и окончательная победа женского над мужским.
Все несостоятельные мужские амбиции в спектакле подчеркнуто шаржированы: у Кудряша во всю спину вытатуированы совокупляющиеся слоны (при этом в амурной сцене с Варей любовным томлениям девушки он явно соответствовать не может). Дикой изображен мусульманином-неофитом, ограничившим свой духовный подвиг облачением себя в тюбетейку, а жены – в хиджаб, при этом в зюзю пьян постоянно. Формальный муж, единственный мужчина в доме, которому положено ноги мыть и воду пить – недотепа, все опрокидывающий на своем пути, дурак и пропойца, неспособный к деторождению. И не становится любовником возлюбленный Катерины Борис, поскольку страстей подлинных в нем не бушует, зато заедают комары. Даже изобретатель Кулигин, пытающийся соорудить громоотвод, с целой командой помощников, с подразумевающимся матерком: «Давай! Заноси!» — в конце концов заваливается в пруд.
Вместо того чтобы всю эту братию скрутить, дутый мужской авторитет искусственно поддерживают замечательные бабы – традиция велит.
Кабаниха, профессиональная хозяйка (даже свечки пересчитывает с ловкостью денежных купюр), строгая мать (чтобы утихомирить пьяного сынка разбивает об его голову бутылку), хранительница традиций (отчаявшись наладить ритуал семейной жизни сына, пытается покончить жизнь самоубийством). Катерина и Варя – едва тронутые ржавчиной коммунального сосуществования, формально будучи зависимы, цепляются за индивидуальность, отдаваясь греховной чувственности. А как хороши «второстепенные» персонажи – трио «барышень», прислуживающих в доме! Главной героиней для публики становится Глаша, умопомрачительно-трогательно влюбленная в Тихона, на протяжении всей истории пытающаяся его приворожить. Две ее коллеги – ворующая ложки на случай эпилептических припадков Фекла и слепая служанка-клоунесса Матрена (персонаж от режиссера) – гимн гуманизму традиционного уклада русского дома: все, живущие под одной крышей – семья, а в семье не без урода.
Алексей Вотяков, номинированный на «Маску» как лучший театральный художник, замечательно неординарно обошелся с пространством сцены.
На частокол, разделяющий сцену на аван- и арьер, опираются громадные доски, раскачиваясь, как тяги-перетяги. Приподнят козырьком длинный, обращенный к публике конец – и вот вам скат потолка избы, опущен на пол – получается склон косогора. В глубине сцены, над всей конструкцией, нависает громадное темное зеркало, которое транслирует то, что происходит за частоколом. А там – настоящий пруд, он же – омут реки, в отраженном состоянии мерцающий таинственной рябью над буднями приволжского городка — «небо, опрокинутое в воде» трансформировано в «воду, опрокинутую в небе».
В спектакле очень мало говорят. Скрупулезное изображение традиционных домашних трудов работает не хуже текста, приковывает внимание, как магический ритуал. Почти без слов обходятся и моменты страстных признаний – эти мизансцены, построенные на спонтанных жестах и характерных поведенческих практиках, — особенная удача команды.
И всякая мизансцена остро иронична, обращена на нас на всех.
Чего стоит хотя бы сентенция Кулигина «Пятьдесят лет я каждый день гляжу на Волгу и все наглядеться не могу. Пригляделись вы, либо не понимаете, какая красота в природе разлита, либо привыкли», произносимая в тот самый момент, когда Борис мочится в эту самую Волгу. А потом озадаченно озирается: «Где же теперь руки сполоснуть?» Или сцена свидания, в которой Кудряш вытаскивает из декольте Вари два яблочка, надгрызает и бросает за частокол – а в «опрокинутой в небо воде» мы видим бултыхнувшийся, как упавшая звезда, огрызок. Или хитроумный ритуал привораживания в исполнении неутомимой Глаши: посовав за пазуху приготовленные для любимого баранки, она надевает овчинный тулуп и вытанцовывает в нем, чтобы пропитать их своим девичьим потом.
Из этой карусели авторских этюдов получился спектакль проникновенный и трогательно-смешной. Такую работу актеров со своим персонажем сегодня, кроме Магнитогорского театра, можно встретить еще в Мастерской Фоменко или у Женовача.
Земной поклон.
