На чердаке одного английского дома был найден дневник. Это не тот случай, когда находка прадедушкиного журнала становится главным историческим открытием века, но уж больно сложная и щекотливая тема поднимается в дневнике.
Вел его лейтенант Гильберт Эллиотт с корабля «Самсон» в 1851 году. Корабль этот патрулировал западную Африку — «рабский берег», с которого негры переправлялись в фильтрационные лагеря на Ямайке и Кубе, чтобы оттуда уже отправиться на плантации сахарного тростника, кофе, других культур, на рудники на самих островах и по всей Америке.
Англия запретила работорговлю в 1807 году. Пятнадцатью годами ранее это сделала Дания — ее доля в «треугольной торговле» (фабричные товары, дешевые ткани и оружие из Европы в Африку, рабы из Африки в Америку, дорогие сельскохозяйственные продукты, сахар, кофе и какао — в Европу) была не велика, но не ничтожна. Следом за Англией в соглашение о запрете вступили Швеция и Голландия — последняя некогда была одним из мировых лидеров торговли живым товаром, но Британия вытеснила ее из этого бизнеса.
Остались только Испания, Португалия, независимая к тому времени Бразилия и Франция. Испанию и Португалию подкупили: миллион фунтов Испании, три миллиона Португалии — суммы чудовищные даже по меркам национальных бюджетов. Бразилию запугали, обстреляв ее порты.
Британия была владычицей морей, могла блокировать любой порт вселенной, и под давлением этой угрозы можно было пожертвовать даже краеугольным камнем экономики страны.
Дело в том, что Британия отказалась от рабства, скорее всего, по идеологическим соображением — этого добилось протестантское лобби. Но, однажды сделав это, она должна была добиться того же и от других колониальных держав, иначе ее конкуренты получили бы значительное преимущество.
Оставалась Франция. Победив ее в Наполеоновских войнах, Британия хотела внести пункт об отмене рабства в Версальский договор, но этому воспротивились, разумеется, Россия и Австрия. Французское общество к девятнадцатому веку так же ненавидело рабство, как и английское, но Британия присвоила право досмотра судов, подозреваемых в работорговле, что было явным нарушением суверенитета и оскорблением национальной чести. В результате формально Франция вступила в договор о запрете рабства, а на деле поощряла контрабанду: на свой страх и риск купцы снаряжали корабли, нанимали команду из всякого сброда («на каторгу и во флот любой сгодится» — английская пословица того времени) и на свой страх и риск занимались этим весьма прибыльным делом. Впрочем, разумеется, не одни французы промышляли контрабандой живого товара — португальцы и испанцы, а также любые международные авантюристы.
А британские военные корабли их ловили. Об этом процессе, в общем, и так хорошо известном, довольно подробно рассказывает лейтенант Эллиотт.
«Очень хотелось бы нанять корабль, полный филантропов, и вывести его сюда, в море, чтобы посмотреть, как они заставляют страдать своих сограждан и какие чудовищные испытания выпадают на долю несчастных черных дикарей, чьи условия они якобы улучшают», — цитирует его дневник лондонская The Times.
Он описывает, как освобожденных рабов британцы ссаживали на берег, где местные власти селили их в страшно переполненные «барракуны». Судьба их была очевидна: уйдет британский корабль, придет корабль работорговцев, негров увезут в Америку. По некоторым данным, два из трех рабов не доживали до плантаций, погибая в лагерях в Западной Африке, на страшно переполненных кораблях или в лагерях на островах Карибского моря.
«Я видел тысячи несчастных, собранных вместе там, где никогда их не коснется морской бриз… Может быть, черным лучше быть рабами? Во всяком случае, я верю, что, пока есть спрос, есть и предложение и ничто не способно остановить работорговлю, если не извести хозяев рабов». Из дневника Эллиотта следует, что блокаду нужно прекратить как неэффективную. Она не облегчала страданий рабов, а лишь растягивала их во времени. К тому же и сами моряки чувствовали себя неважно — болели, плохо питались, переутомлялись на жаре.
От переутомления Эллиотт страдал галлюцинациями, слышал меланхоличные голоса ангелов-хранителей, плачущих по загубленным душам, — впрочем, сентиментализм XIX века мог и морского офицера заставить услышать голос мертвых душ.
Самое интересное — радикализм его убеждений. Ему не нравятся, например, миссионеры — многие из них видели в рабстве удобный инструмент обращения язычников. «В случае с дикарями часто мы обнаруживаем, что их вырвали из их жизни, чистой и святой, для того чтобы окунуть в море предательства и лицемерия».
Последняя запись в дневнике моряка — полное зависти и отчаяния сообщение о том, что всем пришла почта, а ему нет.
Вскоре после этого Эллиотт был назначен в призовую команду на свежезахваченный корабль испанского работорговца. Корабль затонул со всеми, кто был на борту. Днивник Эллиотта спасли вместе с судовым журналом и отправили домой его родителям. Теперь его выставляют на аукцион: ожидается, что цена его составит примерно 13 тысяч долларов.
Работорговля тем временем до конца так и не изжита: мужчины и женщины из бывшего Советского Союза, Южной Азии, Африки и Южной Америки провозятся через границы в контейнерах, работают за еду, испытывают пытки, побои и сексуальное насилие, умирают от скученности, голода и болезней. Масштабы, впрочем, изменились, зато и романов о них больше не пишут.
