Цивилизация
Минфин США объявил вознаграждение за информацию о собственности российских олигархов. Называют это все возвращением активов клептократии. Вы знаете, у меня в лентах люди который день волнуются, всем очень интересно: возвращение активов кому? Куда? Я читаю эти обсуждения, смотрю на реакцию нашего народа – спорный термин, но именно здесь очень кстати – на массовое бегство из страны отнюдь не коррупционеров, а простых, так сказать, либералов и понимаю: вот она, та травма 90-х, о которой я много говорила, о которой написала целую книгу, за попытки обсудить которую меня в либеральном истеблишменте поднимали на смех. Да-да, в том самом, который сейчас убежал.
Когда-то я писала большие эссе о том, что Россия с либеральной мыслью не может примириться, потому что между страной и проповедниками либеральной идеи стоят два монстра: обида 90-х и приватизация. И пока нет у населения с либеральной интеллигенций консенсуса по этим двум пунктам, либералам в России делать нечего: даже если они по возрасту не застали демократов 90-х, то крепко с ними ассоциируются, а значит, и с потерями, нищетой, бесправием, бандитизмом, утратой человеческого достоинства.
Вы читали, что люди говорят о заморозке счетов, изъятии активов? Они злятся, что Россия не изъяла первой. И радуются, что хоть кто-то это сделает. Редкие либеральные экономисты, политики поднимали в эти годы вопрос приватизации. Среди них, я помню, был экономист Владислав Иноземцев, который неоднократно за последние лет десять писал, что народ не забыл приватизацию и до сих пор ее не принял, а без принятия и примирения института собственности быть не может. Иноземцев, как мне помнится, предлагал ввести скорее этикетный налог на активы и мощности, полученные в 90-е путем приватизации: обложить их дополнительной данью, может быть, единоразовой. Просто как жест справедливости. Чтобы люди своими глазами увидели: да, государство не только на словах сожалеет, а на деле проговаривает факт свершения несправедливости.
Русский человек отличается противоестественной тягой к справедливости, отсюда наши беды. Странно думать, будто народ, который еще сто лет назад владел землей общинно и каждый год менялся друг с другом по кругу наделами в ущерб эффективности земледелия и лишь для того, чтобы всем наделы доставались в пользование по справедливости, забудет приватизацию.
Давно ли вышел фильм Юрия Дудя о «Ширли-мырли»? Тогда все массово обсуждали 1990-е. И тьма разных прекрасных людей снисходительно вздыхали: да кому эти девяностые интересны? А в ответ на воспоминания о приватизации они и вовсе крутили пальцем у виска: народ давно все забыл, зато помнит, что у него самого квартиры и дачи приватизированные, никто ничего не захочет делить.
Правильно, делить по новой не требовали – не такой у нас народ и кровожадный. Но он ничего не забыл. Прямо сейчас мы все можем в этом убедиться: вы поглядите, как он ликует от мысли, что каких-то ельцинских олигархов за границей разденут и разуют. Народу жаль, конечно, что не ему все вернет Минфин США, однако возмущение несправедливостью совершенного в 90-е черного передела наоборот столь велико, что затмевает корыстные мотивы. Человек, которого сто лет назад уже обманули с переделом земли, желает, чтобы богачи были наказаны за несправедливость. И, похоже, нашим людям все равно: если не в казну, то есть в общину, все вернется, так пускай хотя бы пойдет американским бездомным или итальянским рабочим.
Сто лет назад толпа шла за лозунгом: «Отнять и поделить!». А сегодня – вы только вдумайтесь – люди настолько обижены той несправедливостью, что согласны даже не делить. Отнимите! Заберите! Хоть себе оставьте, хоть в космос запускайте эти яхты, но исполните священное «отнять!».
Требования национализировать мощности уходящих из России компаний – отсюда же.
Нет в России никакого консенсуса вокруг приватизации. Государство как-то пыталось, на уровне оценок, его достичь, а вот либералы – нет. Они, наоборот, везде подчеркивали, что необходимость проговаривания несправедливости считают надуманной и даже что-то пикали про единственно возможный тогда способ распорядиться крупной казенной собственностью.
Вот и результат: народ с радостью встречает новости о том, что очередная страна обещает распотрошить наших олигархов. Отчаявшись получить сатисфакцию за залоговые аукционы и ельцинский «ураган», народ удобно устроился перед телевизором наблюдать за многосерийным шоу «Так не доставайся же ты никому». Неважно, что ему не вернут: главное, чтобы у них – у ТЕХ – на одну яхту, на один особняк стало меньше.
Когда начались эти массовые поиски активов наших, как говорят американцы, клептократов, я опубликовала пост с призывом предложить имена лиц, которых бы люди хотели включить в списки кандидатов на потрошение американцами, люди живо стали предлагать… разных бизнесменов, политиков, политтехнологов и даже телезвезд из 90-х. Их волновали не современные генералы, министры или телеведущие, а те, из 90-х, герои. Министры тоже, конечно, вызывают некоторое волнение. Но если речь о том, что можно наделать проблем кому-то здесь и сейчас, народ сразу вспоминает дельцов из 90-х. Потому что он их всех воспринимает как общего врага, еще и с людоедскими замашками.
Наша прогрессивная, якобы, часть общества сильно ошиблась, решив, что память у населения коротка, а обида была смешная. Все всё помнят, 1990-е в памяти людей запечатлелись как настоящий геноцид. Это самое тяжелое время для абсолютного большинства россиян 25+. Только в сыто-пьяном угаре можно было этот факт игнорировать и даже отрицать.
Ничего не могла для себя либеральная элита хуже сделать, чем все эти годы твердить про 90-е как время возможностей и лучшие свои годы. Единицы поняли, что ошиблись. Остальные продолжали твердить свою нехитрую песенку, из года в год, из десятилетия в десятилетие повторяя, что в 90-е они были слепы и глухи, что только и имели забот, чем набить себе брюхо на банкете, пристроиться в теплое место и выбить у местного олигарха первый компьютер для редакции.
Потом они вдруг подумали, что народ все забыл. «Да кому теперь интересны эти 90-е?» «Вы бы еще про времена Тохтамыша вспомнили». Это была большая ошибка. И по шквалу злорадства, настоящей ненависти, с какой провожали в эти недели либеральную элиту в «привилегированную эвакуацию», как назвала свой отъезд, к примеру, Галина Юзефович, можно видеть, что народ ничего не забыл.
Еще в конце 2010-х я выступила с текстом «Население дорого заплатило за декоммунизацию страны. Ее цена, число жертв до сих пор не были названы. Назовите цену». И знаете что? Едва ли не все люди, которые сейчас под хлопки и улюлюканье бежали из России и жалуются, какой в стране остался тупой скот, тогда говорили, что я тронулась на теме 90-х и что мой опыт тяжелого детства – большая редкость. Один ельцинский политтехнолог, ныне бежавший, даже говорил мне, будто это мне с семьей не повезло, раз мы так тяжело жили, что вопросы надо адресовать своей семье, которая не смогла в то время обеспечить мне безопасной спокойной жизни. «Цена? Какая цена, окститесь, Анастасия, это было лучшее для страны время».
Теперь десятки миллионов тех, кто тогда своими жизнями, своими детьми, своим здоровьем оплачивал бегущим их лучшее время, улюлюкают торжествующе вслед. Никто ничего не забыл. Уже и дети выросли, внуки начали читать новости, а люди помнят. Они могли из соображений самосохранения забыть саму беду 90-х и свое унижение, забыть своих соседей и друзей, убитых в подворотне за меховую шапку, сторчавшихся под лестницей, доведенных нищетой до самоубийства, забыть детские язвы желудка и первый батончик «сникерс», купленный на четверых. Но не забыли, что сытая либеральная интеллигенция и ее политики многие годы не только отрицали сам факт принесения жертвы, но и высмеивали ее. Народ, оказалось, все помнит. И про «не встроились в рынок», и про «кто хотел, тот работал». Вот ведь как интересно: бежит за границу сын либеральнейшей учительницы, а ему вслед подкрикивает девушка из города Верхний Уфалей, ей 25, но она помнит, как бабушка с мамой пирожки к поездам носили и как в больницу дедушку со своими бинтами и лекарствами соглашались класть.
В России либерально мыслящему меньшинству сложно, как и вообще любому меньшинству, вынужденному конфронтировать со столь превосходящим его в численности большинством. Игры с большинством всегда опасны, особенно если оно, это большинство, такое большое, как в нашей стране. А уж дразнить его, пинать, обливать презрением было совсем недальновидно. Сто с лишним миллионов человек заплатили своими жизненными ресурсами за возможность для меньшинства свободно пить кофе в Париже. И что получили взамен? Презрение? Слова об эпохе больших возможностей?
Может, все было бы сейчас иначе, сумей либеральная часть общества убедить народ в том, что его жертва не осталась незамеченной, что она известна, не замалчивается и вызывает скорбь. Но не нашлось нужных слов у сытых, чтобы сказать хотя бы: «Нам очень жаль». А теперь поздно.
Автор выражает личное мнение, которое может не совпадать с позицией редакции.