Вера в перестройку

Году в 1987-м один мой знакомый регент рассказал о неформальном разговоре между молодой журналисткой и неким церковным деятелем, чье имя стерлось у меня из памяти:

— Скажите, а у вас в церкви перестройка тоже начинается?

— Что вы! У нас культ личности еще не закончился.

Ответ может показаться самокритичным донельзя, но что, в конце концов, тут такого? Вполне естественно, что церковь как часть общества проходит примерно ту же эволюцию, что и общество в целом, но как институт консервативный делает это с существенным запозданием.

Когда-то РПЦ копировала внешние формы Римской империи или средневековых монархий, потом переняла кое-что у Советов. Это естественно и даже не всегда плохо, ведь, двигаясь с опозданием, можно учесть ошибки предшественников.

То были последние годы патриарха Пимена и первые годы генсека Горбачева – теперь уже почти былинные времена. Я пока не буду говорить о церкви, я лучше скажу, какой я вижу перестройку (заранее зная, что далеко не все со мной согласятся) теперь, спустя десятилетия, когда нам известны последствия и открыты мемуары многих участников.

Строго говоря, это был управленческий кризис. Страной руководила закрытая каста партийных вождей, которые специально отбирались и выращивались в особых условиях.

Чем выше поднимался такой человек, тем меньше он имел связей с реальностью. Они просто не знали страны, которой управляли.

К тому же вся вертикаль была выстроена так, чтобы наверх подавалась исключительно положительная информация, а любое высказывание сверху встречалось бурными, продолжительными аплодисментами.

Негибкая система без внятной обратной связи могла построить Днепрогэс и дойти до Берлина, но она не могла справиться с вызовами современного общества – высокотехнологичного, насыщенного информацией и переменчивого.

И в этой системе были люди, которые это понимали, – тот же Горбачев. Но они, к сожалению, были плоть от плоти этой самой системы. Они приоткрыли шлюзы, и им всерьез казалось, что гласностью люди воспользуются исключительно для того, чтобы еще искреннее и громче восхвалять достоинства социалистического выбора, исправляя, конечно, отдельные недостатки, «если кто-то кое-где у нас порой». А перестройка — это, как известно, «больше социализма». Хотя куда уж было больше?

А люди в стране – они все-таки были живые, не плакатные, им чего-то хотелось своего. Одним было страшно отойти от шаблонов предыдущей мертвенной, но стабильной эпохи, а другим, напротив, не терпелось ее перелопатить или хотя бы хорошенько обругать.

Отсутствие обратной связи отупляет не только правителей, но и управляемых: не видя, как им повлиять на происходящее или хотя бы быть услышанными, они уже не ищут реалистичных решений, а поднимают бунт, выплескивают накопившиеся раздражение и усталость. И к компромиссу бывают совершенно не готовы.

В результате бесконечные «поиски консенсуса» завели последних правителей СССР в тупик: они повторяли одни и те же цветистые общие фразы «за все хорошее и против всего плохого», не в состоянии ни заткнуть недовольным рты, ни ответить на их реальные и мнимые запросы. А цена на нефть, как назло, падала, и купить молчание населения, а главное, аппаратчиков материальными благами уже было не по карману.

Недовольства скопилось за все предшествующие десятилетия глухого «одобрямса» много. Справа Горбачева ругали за то, что стронул с места незыблемые основы, слева – что лишь стронул, но ничего не изменил по сути. Число искренних сторонников таяло с каждым днем. И вот уже в 1989 году съезд народных депутатов проходил в жанре митинга непримиримой оппозиции: прорваться к микрофону, не слыша никого и ничего вокруг, прокричать свою боль, свой гнев, свою беду, а там – будь, что будет.

Что потом было, мы все помним.

Так вот наша церковь как земная организация (мистическую сторону сейчас не рассматриваем) находится примерно в таком же положении с точки зрения управленческого кризиса, что и советское государство в 1987 году.

После двух десятилетий стабильности и экстенсивного роста при патриархе Алексии пять лет назад был взят курс на своего рода перестройку и ускорение — на церковном языке последнее называется «миссией».

К прежнему благородному умолчанию возврата уже не будет, слишком много изменилось не столько даже в церковных структурах, сколько в отношениях церкви с остальной частью общества. Проблем не стало больше, но они стали явными, их начали обсуждать – только не видно пока ни действенных механизмов для их решения, ни хотя бы адекватной обратной связи.

Впрочем, что говорить – все сказанное выше про СССР времен раннего Горбачева можно применить с незначительными изменениями и к нашей нынешней внутрицерковной ситуации, не стоит перечислять эти детали по отдельности.

Понимают ли это там, на самом верху патриархийных структур, видят ли аналогию, помнят ли, чем грозит такой сценарий? Думаю, что да, и именно по этой причине стараются притормозить развитие событий, пока они еще не вышли из-под контроля, пока административные рычаги действуют, хоть и со скрипом. Беда в том, что они и в самом деле рассчитаны только на торможение, не на эффективное решение проблем.

И хотя цифры реальных приходских и епархиальных бюджетов нам, как правило, недоступны, по косвенным признакам видно: поток пожертвований заметно сузился по сравнению с двухтысячными, будь тому виной кризис, медиаскандалы или изменение в настроениях спонсоров — больше благотворительности и меньше позолоты. Ну прямо как с нефтью в минувшие дни.

Впрочем, будущее церкви как единого организма зависит, полагаю, не столько от конкретных управленческих решений верхов или от их нерешительности, сколько от степени сознательности и взрослости всего церковного народа. Вот советский народ все ждал, что придет, наконец, добрый и справедливый царь, всех хороших наградит, плохих накажет и установит рай на земле. Несколько царей на троне сменилось, а рая все нет, и похоже, что решать наши проблемы придется-таки нам самим.

В те самые советские годы замечательный церковный автор Сергей Фудель писал: «Болезнь Церкви во всех нас. Когда искренно осознаешь себя самого в этой больной части церковного общества, тогда не боишься вслед за великими отцами церкви признать самый факт болезни, и в то же самое время почему-то только тогда начинаешь в радости сердца ощущать непобедимую церковную Святыню».

И можно без бурных аплодисментов.