Цивилизация
4 июля в Детскую республиканскую клиническую больницу Назрани доставлена семилетняя девочка с жуткими телесными повреждениями, в том числе переломами и гангреной верхних конечностей. На ее теле было множество ожогов, порезов, шрамов и даже укусов. У ребенка были диагностированы закрытый перелом левой руки, вывих правого плеча, многочисленные ушибы и ссадины по всему телу, голове, рукам и ногам. «Гангрена правой верхней конечности. Ожоговые раны III степени с признаками инфицирования. Посттравматический тромбоз плечевой артерии. Острая ишемия правой верхней конечности III степени», — рассказывал журналистам врач, принимавший девочку. Врачи экстренно прооперировали девочку и отправили в Москву специальным бортом МЧС, где теперь лечат в НИИ неотложной детской хирургии и травматологии. Накануне стало известно, что ей грозит ампутация части руки.
Следственное управление Следственного комитета РФ по Ингушетии задержало родную тетю семилетнего ребенка по подозрению в нанесении этих увечий. 35-летняя женщина живет в ингушском городе Сунжа. Задержанная начала отрицать свою вину, на полном серьезе заявляя следователем, что девочка сама упала в канализационную яму(отсюда, мол, ушибы), а до этого сама залезла в кастрюлю с борщом (так она объяснила ожоги на теле ребенка). Сама тетя девочки оказалась женой полицейского. Показательно, что когда это стало известно, в соцсетях моментально появились комментарии в духе «теперь понятно, почему эта женщина пытала девочку».
Пытки в полиции в России, увы, в порядке вещей – подобные истории всплывают на медийную поверхность постоянно. А самая громкая из них — изнасилование до смерти бутылкой из-под шампанского в казанском ОВД «Дальний» задержанного за мелкую кражу семь лет назад, по сути, привела к смене министра внутренних дел России.
Предполагаемое насилие над девочкой — только одна часть этой трагической истории. Вторая — состояние органов опеки и контроля государства за официальным статусом детей. Выяснилось, что девочка воспитывалась в семье тети без каких-либо документов. Опека не была оформлена. Мама отказалась от ребенка и живет отдельно от семьи. Отца продолжают разыскивать правоохранительные органы.
Заместитель начальника участковой службы и подразделения по делам несовершеннолетних МВД Ингушетии Адам Мургустов рассказал журналистам, что мать девочки, оказывается, еще два года назад состояла на учете в полиции. Семья считалась неблагополучной, но якобы затем положение в семье улучшилось (даже интересно, в чем проявилось это улучшение, если мать вскоре вообще отказалась от родного ребенка) и их сняли с учета. Мать и передала ребенка родственникам мужа. Впрочем, благополучие не означает добросердечие: в Ярославской области находящегося под опекой ребенка привязали за шею к дереву – а семья славилась как «дружная» и «верующая».
По словам уполномоченной по правам детей в Ингушетии Заремы Чакхиевой, девочка иногда говорит о побоях, но при этом утверждает, что все равно любит свою тетю. До какой степени адекватно психическое состояние девочки после пережитого и насколько она запугана — остается только гадать. Вряд ли от девочки можно требовать всей правды о том, что ей пришлось пережить.
Еще одна важная часть этой истории – опровержение стойкого убеждения об особом отношении к старикам и детям на Кавказе. При этом в российском обществе такие проблемы на Кавказе принято замалчивать – как бы чего не вышло. Так, в прошлом году разразился скандал с тем, что одна из столичных клиник предлагала варварскую операцию, клиторэктомию — операцию по так называемому «женскому обрезанию». В 2016 году организация «Правовая инициатива по России» представила доклад о практике женского обрезания в некоторых высокогорных и равнинных районах Республики Дагестан. В прокуратуре, правда, таких данных не нашли. Но само то, что такие операции могут вообще проводиться где бы то ни было в России – позор для страны. При этом о семейных ценностях и духовных скрепах рассуждают все, кому не лень, — вплоть до заядлого либерала Алексея Кудрина.
Понятно, что история с избиением ребенка может произойти в России где угодно — это не зависит от местных традиций и культурных кодов. Кавказ в этом отношении едва ли принципиально отличается от Центральной России или Сибири.
Зато проблема зависит от состояния общества и очевидной проблемы критически низкой цены человеческой жизни в нашей стране.
Точной статистики по детям-беспризорникам найти практически невозможно. Но в прошлом году ВЦИОМ проводил опрос, согласно которому количество людей, в чьем окружении есть в основном неблагополучные семьи, за пять лет выросло в четыре раза — с 4% в 2013 году до 16% в 2018-м.
По данным МВД России, в 2018 году более 931 тысячи человек в России совершили официально зарегистрированные преступления. Отдельной статистики по преступлениям на бытовой почве нет, но можно не сомневаться, что их подавляющее большинство.
Бытовая агрессия — главная форма насилия в российском обществе. Сотни тысяч, если не миллионы людей становятся источниками и жертвами такой агрессии. При этом жертв насилия принято успокаивать: «Бьет – значит, любит».
В России по политическим причинам активно боролись с усыновлением наших детей иностранцами. Но культуры массового усыновления наших детей самими россиянами так и не сложилось. Едва ли ингушскую девочку, если удастся восстановить ее физическое и психическое здоровье, вернут в семью тете. Но найдется ли для этой девочки новая нормальная семья? Если ее отдадут в какой-нибудь детский дом, нет никаких гарантий, что ее судьба сложится намного счастливее, чем в семье тети-истязательницы.
Бытовую агрессию каждый из нас может постоянно наблюдать в повседневной жизни — в магазинах, на дорогах у автомобилистов друг с другом и с пешеходами, в банках, в транспорте. Мы заражены этой бациллой ненависти. То, что у нас не принято улыбаться людям, как на Западе – полбеды. В конце концов, такие улыбки могут быть фальшивыми. Но наша озлобленность, откровенно наплевательское отношение государства и общества к человеческой жизни, реальное размывание семейных ценностей (63 развода на 100 браков – очень красноречивая цифра) приводят к массовому насилию на бытовой почве.
Дети и старики — самые беззащитные члены общества — становятся мерилом, камертоном человечности любого государства и общества. Конечно, в случае с семилетней девочкой из Ингушетии легче все свалить на злую мать, бросившую родного ребенка. На тетку-садистку. Но разве это отношение к маленькой девочке как-то сильно отличается от отношения иркутских чиновников к жертвам наводнения? Или от заявлений других чиновников о том, что пенсионеры легко могут прожить на 3500 рублей, питаясь овощами и «макарошками». О том, что государство не обязано заботиться о молодежи, поскольку «не просило вас рожать».
Именно девальвация каждой отдельной человеческой жизни делает садизм и насилие, в том числе против детей, таким обыденным. В стране, где без депутатского мандата или тесной дружбы с властью невозможно построить хосписы или содержать благотворительные фонды помощи смертельно больным детям, история ингушской девочки кажется скорее закономерной, чем уникальной.
