Цивилизация
Трудно не увидеть символизм в том, что Удальцов вышел на свободу в тот день, когда начался суд над бывшим министром экономического развития России Алексеем Улюкаевым. Одна политическая эпоха сдает тюремную вахту другой. Левак — либералу. Революционер — чиновнику.
Удальцов угодил за решетку летом 2013 года, еще до того, как Россия присоединила Крым, на востоке Украины разгорелась война, а Запад ввел масштабные антироссийские экономические санкции. Бывший лидер «Левого фронта» попал под силовой пресс на своеобразной пересменке, когда Кремль уже обозначил консервативный антизападный поворот, но еще не успел обеспечить его массовой поддержкой.
Посадка Удальцова в тот момент казалась особенно болезненным ударом по лидерам уличного протеста. Но всего год спустя, летом 2014-го, вынесенный ему приговор остался почти незамеченным. В разгар боев за Донецк было уже окончательно ясно, что военная повестка перекрыла политическую.
<1>Бывший лидер «Левого фронта» возвращается на свободу в другую Россию. В прежней посадка не то что высокопоставленного федерального чиновника, а даже губернатора казалась событием из ряда вон выходящим. Тогда, например, тюремный срок для олигарха Михаила Ходорковского был едва ли не событием десятилетия. Даже «болотное дело», кульминацией которого и стал процесс над Удальцовым, шокировало непривычной жесткостью преследования оппозиционеров.
О сроках за перепосты и лайки, кажется, никто всерьез тогда и не думал.
Теперь же взыскательную российскую публику трудно удивить даже судом над министром. Во всяком случае, дело Улюкаева сошло с первых полос СМИ лишь немногим медленнее, чем взлетело на них. За несколько лет произошла очевидная брутализация политики. Случилось убийство под стенами Кремля, а суды стали обращать внимание не только на рядовых граждан, но и на весьма высокопоставленные политические фигуры. Силовой блок российского руководства влияет на законодательный процесс едва ли не больше советников и министров.
Возможно, самое удивительное в этом, что сам политический процесс в России не остановился, а в чем-то стал даже более бурным.
Первоначальное оцепенение, вызванное жестким политическим поворотом, сменилось у оппозиционно настроенных групп новым всплеском раздражения и активности, которая вылилась в антикоррупционные «прогулки» 26 марта и 12 июня. В свою очередь у лояльного большинства, с энтузиазмом встретившего присоединение Крыма, подъем сменился прежней апатией по принципу «лишь бы хуже не было».
Оказалось, что привыкание к силовой составляющей политики происходит куда быстрее, чем можно было себе представить. Тюрьма, безусловно, остается тяжелейшим испытанием, но тем не менее для кого-то она даже становится пиаром и началом своеобразной общественной карьеры.
Но главное, что она не ставит на человеке клейма. Тут можно много спекулировать о глубоко укорененном в российском менталитете сочувствии и даже уважении к сидельцам — «кто в тюрьме не побывал, тот полжизни не видал». Но скорее дело в том, как мало людей верят в то, что громкие посадки всех этих лет не имеют под собой политической подоплеки.
Это не значит, что люди думают, что «сажать не за что». Это значит, что они уверены — посадили не за то.
И тем не менее Удальцову эта ситуация сама по себе не обещает больших бонусов. Когда его сажали, было немало спекуляций на тему того, что власть тем самым расчищает политическое поле под Навального, который ей якобы более удобен. Теперь говорят об обратном: мол, Удальцова противопоставят не в меру усилившемуся борцу с коррупцией. Тем более что и в «крымский консенсус» он вполне мог бы вписаться: сразу после освобождения Удальцов заявил, что поддерживает присоединение полуострова.
Действительно, в российской политике очень много скрытых механизмов, о которых мы, возможно, вообще никогда не узнаем, но как раз подобные истории ясно демонстрируют, что она развивается не по сценариям мнимых или реальных кукловодов. Инструменты очень быстро обретают собственную волю.
Прошедшие тюрьму политики редко возвращаются на ведущие роли — это очевидно на примере того же Ходорковского. Отсидевшим, может, и сочувствуют, но особенно и не привечают — постсоветские россияне не любят «неудачников» и легко забывают вчерашних героев. Пример Удальцова, пережившего тюремное заключение, но сохранившего волю к борьбе, пусть и может оказаться значимым, но, вероятнее всего, — только для последователей по оппозиционной деятельности.
