О политической составляющей массовых проверок НКО сказано достаточно. Но главная, пожалуй, беда состоит не в том, что власть ведет борьбу с воспринимаемыми ею как противники организациями, а в том, какими методами она действует, и в том, что других методов у нее для нас нет.
Очень характерно в этой связи объяснение, которое происходящему дает отечественное Министерство иностранных дел. Его представитель Александр Лукашевич говорит, что ничего такого не происходит, просто есть стремление навести порядок: «Мы не делаем ничего необычного. Эти контрольные мероприятия были запланированы еще в декабре прошлого года и проводятся в целях прояснения ситуации с реализацией соответствующих мандатов этих неправительственных организаций, их соответствия законодательству России».
Конечно. Необычного тут ничего. Если есть заказ, к делу присоединяются наводящие порядок контролеры: пожарные, санинспекторы, участковый, да хоть профком. Впрочем, и если целевого заказа нет, они всегда рады нас посетить.
Это действительно рутинная реальность любого самодеятельного человека, старающегося не уйти в тень, в стране, в которой идеальный порядок понимается как неусыпный контроль со стороны инстанций, а не как соблюдение конвенции, по которой государство не лезет в ваши дела при условии, что вы ведете их честно и платите положенные налоги, а проверяющих присылает только при наличии веских на то причин. Но в нашем случае контроль – это образ жизни и ее смысл для властных структур, которым заставить вас отчитаться намного важнее, чем дать вам возможность работать.
В ситуации с некоммерческими, тем более негосударственными организациями (так называемых ГОНГО – организованных государством негосударственных организаций эта чаша, по совпадению, минует) нынешние проверки очевидно носят характер кампании. Визиты туда, условно говоря, фининспекторов можно объяснять необходимостью соблюдать закон об иностранных агентах (как бы к нему ни относиться). Но при чем здесь, казалось бы, Роспотребнадзор, ФМС или пожарные? И как этим ведомствам, призванным отвращать такие разные беды, как пожар, незаконная миграция и т.п., удается координировать свои усилия?
Все это можно было бы назвать спецоперацией, если бы мобилизация разного рода контролеров при нападении на проверяемых была чем-то необычным. Но это не так.
Подобного рода наступление по всем фронтам – вещь, прекрасно знакомая организациям и предприятиям, которые в какой-то момент оказываются – по самым разным причинам, от криминальных до чисто бюрократических – под прицелом.
Любая заметная, а тем более эффективная самодеятельность привлекает внимание проверяющих инстанций — просто потому, что они так устроены и в этом видят смысл своего существования. Если кто-то что-то делает, надо непременно придти, пристрастно допросить и истребовать все положенные справки и прочие документы.
Каждая проверка, если она не включает в себя неформальные договоренности с контролером, способна привести к параличу в деятельности проверяемого. Законы и подзаконные акты, нормы, правила и требования противоречат друг другу — удовлетворить их все ясным, прозрачным и окончательным способом в общем-то нельзя не то что в какой-нибудь правозащитной организации, но и в булочной, и в прачечной, и в цехе по пошиву наволочек. Таким образом, деятельные люди практически поголовно оказываются «на крючке», соскочить с которого можно только временно (пока они вновь не понадобятся), из милости проверяющего, известно чем обеспечиваемой.
Этот «пакт о нападении», четко прописывающий, что государственный контролер властен над твоим делом и твоим успехом, пытались переписать при Путине образца 2000–2002 года, ограничивая позволенное количество проверок. Потому что ясно, что он удушает частную инициативу. Можно констатировать, что все ушло в песок.
Оно и неудивительно: с чего бы это номенклатура сама избавила себя от источника извлечения ренты, исходя из каких-то теоретических благоглупостей? Богатство, таким образом, следует извлекать из властных полномочий, а не из самодеятельности.
Так что МИД совершенно прав. Проверки — это нормально, обычно, и повседневно. Что, собственно, и есть самая большая неприятность.