Цивилизация
Татарские этнографы сделали интересное открытие. Оказывается, в последние годы преступники из крупнейших казанских ОПГ – «Хади такташ» и «Квартал» — стали не просто крышевать местных предпринимателей, но делать это по законам шариата. То есть с коммерсантов-мусульман они взимают закят — налог, идущий в пользу бедных и на распространение ислама. Но это вовсе не значит, что бизнесмены, которые ислам не исповедуют, могут вздохнуть спокойно. С них собирают джисью — налог, которым облагают в мусульманских странах иноверцев мужского пола. С чего бы это казанские бандиты впали в такое благочестие? Ларчик открывается просто. В тюрьмах и лагерях, через которые они проходят, проповедь ислама занимает не последнее место. Причем ислама в радикальном салафитском изводе. Звучит она настолько убедительно, что
зачастую ислам принимают и этнические русские. Чтобы потом вместе с новыми единоверцами собирать закят и джисью с подневольных коммерсантов.
Можно, конечно, воскликнуть — да какая это вера! В истории всех мировых религий есть замечательные легенды о раскаявшихся разбойниках. Жил себе такой изверг, убивал, грабил, а потом уверовал, раздал награбленное и скрылся с глаз людских спасать душу. Но в Казани, похоже, ничего подобного не происходит. Бандиты принимают веру, но живут по шариату очень избирательно. Преступного промысла не бросают, просто придают ему религиозную видимость. То есть легитимизируют в собственных глазах свою криминальную жизнь. И все же происходящее имеет к религии прямое отношение, более того, свидетельствует о серьезных процессах, которые происходят в современной религиозной жизни в целом.
Вера в преступной среде вещь крайне популярная и вовсе не ограничивается исламом. Хорошо известно, что российские бандиты принимают живейшее участие в православной жизни и немало жертвуют на храмы. При этом занятий своих не бросают. Поговаривают, что среди ктиторов храма Христа Спасителя половины уже нет в живых. Пали в разборках и отпеты были по высшему разряду. В интернете недавно появились фотографии камер, в которых содержатся крупные криминальные авторитеты. По числу икон и крестов на стенах они значительно превосходят монастырские кельи. Но отличаются от них еще и роскошными кроватями, которые непонятно как попали в исправительные заведения. Впрочем, нет, понятно. Но речь сейчас о другом. Что влечет нераскаявшихся разбойников к церкви или мечети?
Причин несколько. Прежде всего, это элементарная вера в магию.
Жизнь человека, преступившего закон, полна риска. И для того, чтобы риск преуменьшить, все средства хороши. Поставил свечку перед иконой, глядишь — поможет. Перекрестился в трудный момент — вот и пронесло. Заказал благодарственный молебен, авось не поймают.
Вторая причина психологическая. Груз преступления давит на душу, хочется от него избавиться. Помолишься или исповедуешься доброму батюшке, вроде стало легче. От настоящего раскаяния, которое заставляет поменять образ жизни, это далеко, но жить помогает. Может даже сложиться целое мировоззрение, оправдывающее греховную жизнь. Оно остроумно описано у Лескова в рассказе «Чертогон». Там забубенный купчик кутит напропалую, напивается до безобразия, бьет зеркала в ресторации, унижает половых. А потом неистово молится, постится и являет собой образец праведности и благочестия. Но ненадолго. Вот он снова в кабаке и безобразничает с прежним рвением. А на удивленный вопрос, какой смысл в этом круговороте праведности и греха, отвечает, что смысл есть и немалый. И грешит он вполне сознательно, потому как не согрешишь — не покаешься. Подозреваю, что такая диалектика не чужда и сегодняшним браткам. Она очень удобна для того, чтобы жить в согласии с совестью, не меняя привычный образ жизни.
В этом и заключается суть бандитской веры.
Казанские лихие парни, собирая с бизнеса закят и джисью, верят, что они вершат богоугодное дело, но при этом дело остается прежним — то есть противозаконным и преступным. Прежней остается и их жизнь, вовсе не являющая собой пример праведности. Но на нее теперь наброшен флер законности. Все по шариату, какие могут быть претензии.
Аналогичным образом и их православные братья по ремеслу, жертвуя на храмы и совершая положенные обряды, оправдывают в своих глазах собственную жизнь. И менять ее не собираются. По крайней мере, сколько-то заметного оттока из преступного мира в монастыри в настоящее время не наблюдается.
Здесь можно было бы поставить точку, если бы не одно «но». Вышесказанное несложно отнести и к российской религиозной жизни в целом. Конечно, в ней все обстоит гораздо менее драматично. Понятно, что простым обывателям вовсе не нужно оправдываться в своих и чужих глазах за какие-то особые преступления. Но основные векторы совпадают. Это и надежда на магическую помощь. И снятие психологического напряжения. И, наконец, самое главное: способ приобщиться к респектабельному большинству, не прилагая для этого лишних усилий. То есть легитимизировать свой образ жизни, не меняя его. Этим и объясняются парадоксы, которые с удивлением обнаруживают социологи в своих исследованиях отечественной религиозности.
Вот лишь некоторые. Православными нынче называют себя около 70 процентов населения страны. Однако на одном дыхании две трети из них признаются, что вера не играет большой роли в их жизни, то есть никак не меняет ее. Эти слова подтверждаются и поступками, вернее, их отсутствием.
Подавляющее число номинально православных (93%) честно говорят о том, что не принимают никакого участия в общинной церковной жизни. Что это значит? Прежде всего вот что. Они не спешат претворять свою веру в дела, становиться лучше, чем были раньше. Скажем, помогать бездомным, больным, инвалидам.
В этом отношении они уступают даже казанским бандитам, которые (по крайней мере, на словах) собирают закят на нужды единоверцев.
В России сейчас возлагают большие надежды на религию как на источник общественной морали. Но, похоже, пока она не слишком влияет на поведение людей и скорее выполняет иные функции. Преступный мир это вполне устраивает, но вряд ли может устраивать общество в целом.
