Цивилизация
«Мы верим в наши институты, мы не откажемся от наших ценностей».
В.Ю. Сурков
«Долгие годы, может быть, десятилетия либералам придется наблюдать торжество хамского, охлократического порядка, ибо путинская диктатура — это диктатура черни по мандату черни.
В.И. Новодворская
Такой вот «бинарный» эпиграф. И вместе, и порознь приведенные цитаты очень показательны — затем и понадобились при разговоре о российской политической культуре. Что же они нам показывают?
При сопоставлении изречений Суркова и Новодворской хорошо видно, как люди, считающиеся антиподами (и не только процитированные авторы), с противоположных краев поддерживают один и тот же политический миф. Согласно распространенному и преобладающему сегодня представлению, новый российский порядок соответствует «суверенной» политической культуре России-матушки, что делает данный порядок устойчивым и безальтернативным. Считаю и берусь доказывать, что это расхожее представление неверно в корне и вредно в плодах своих.
Институциональный анализ и социологические исследования свидетельствуют как раз о крайней неустойчивости и очень слабой общественной легитимности нового российского порядка.
Да и странно, если бы было по-другому — настолько не соответствует этот порядок критериям социальной эффективности и справедливости. Что же до корней, то бишь соответствия установившегося в стране порядка российской политической культуре, которая повсеместно и ежечасно воспроизводит именно такой тип социальных отношений и власти, то эта «аксиома» является не то чтобы полностью ложной, но существенно неточной, искажающей наше национальное самосознание. Такое искаженное представление выгодно нынешним российским верховникам, узкому, но тучному слою главных бенефициаров нового порядка, поэтому и насаждается целенаправленно. Однако едва ли не в большей степени «аксиоматичность» представлений о непроходимом антилиберализме и врожденном монархизме российского общества поддерживает сама наша широкая общественность, когда бездумно повторяет и тиражирует готовые «объяснялки».
Заметим далее, что наши антиподы, сойдясь в оценках особенностей и даже особости отечественной политической культуры, обнаруживают одинаковое отсутствие интереса к мнению самих российских граждан и отсутствие желания считаться с этим мнением. Ведь речи процитированных авторов обращены исключительно к «своим», каждая — к своему партактиву. Действительно, зачем разговаривать с «дорогими россиянами», если с ними уже все ясно…
С В.И. Новодворской-то какой спрос? Она, слава богу, не премьер, даже не теневой, так что совершенно вольна в своем либеральном героизме. А вот антикризисный пафос, нисходящий сверху, вызывает все большее изумление. Мне, конечно, возразят и укажут, что В.Ю. Сурков общается с партактивом «Единой России», за которую голосует большинство российских избирателей, принимающих участие в выборах. Этот главный «системный» аргумент напоминает доказательство барона Мюнхгаузена. Тот, напомню, демонстрировал гостям чучело медведя, утверждая, что поймал его руками и держал за задние лапы, пока медведь не издох, а если гости позволяли себе усомниться в правдивости рассказа, барон возражал: но вот ведь — чучело! Дело не только в фальсификациях результатов голосований. Вся система выборов сейчас выстроена по принципу загонной охоты для генеральных секретарей. При такой загонно-приписочной электоральной системе по результатам голосования можно с уверенностью судить о служебном рвении местных начальников, о пределах или беспределе «административного ресурса», а вот о политических предпочтениях российских граждан — можно разве что гадать.
Реабилитация российского обывателя
Причины формирования паразитарного государства и ступора российской модернизации многие склонны усматривать в национальной политической культуре: какова, дескать, культура, таков и результат. Вполне понятно, что тех, кого этот результат устраивает, устроит и такое объяснение. Но вот что поразительно:
широкая (действительно широкая) российская общественность, которой сегодняшний результат вовсе не нравится, почему-то при его обсуждении и осуждении тоже с сожалением кивает на «такую вот нашу культуру»… Кстати, можно ведь и в таком постоянном кивании-причитании увидеть именно что «такую вот нашу культуру».
Впрочем, это уведет нас слишком далеко от задач и за границы данного очерка. Поэтому перейду к сугубо логическим возражениям — не против, конечно, понимания политического процесса через культурный контекст, но против «культурного приговора».
Во-первых, «политическая культура» — понятие многослойное, многосложное, и потому не самое конкретное. Стало быть, и объяснение политического процесса посредством такого понятия грозит быть многослойным, многосложным и не самым конкретным. Поэтому, применяя «бритву Оккама», до тех пор, пока для объяснения достаточными являются более конкретные факторы, со ссылками на политическую культуру спешить не стоит.
Возьмем, к примеру, такой факт нашей новейшей истории: в 199–1993 годах российский истеблишмент имел возможность создать демократическую политическую систему, но возможность эту не использовал, дойдя в своей верхушечной борьбе за власть до неожиданных кровавых крайностей. Можно, конечно, объяснять этот факт и через категорию национальной культуры. Но такое толкование представляется чересчур общим — оно мало что поясняет в той ситуации и к тому же снимает личную ответственность с участников политического процесса.
В-вторых, нередко, и даже часто, в одной и той же политической культуре (многослойной и многосложной) имеют место разнонаправленные тенденции. Доминирование одной тенденции, а не другой может быть обусловлено социально-исторической ситуацией, конкретными обстоятельствами. В таком случае утверждение о том, что доминирующая тенденция является аутентичным выражением национальной политической культуры, может оказаться всего лишь пропагандой и политическим мифотворчеством.
В-третьих, любая национальная политическая культура в современном информационном глобальном мире представляет собой подвижную, изменчивую, трудноуловимую субстанцию. Не успеешь сказать, что культура наша или чья-то «такая», а она уже выглядит по-другому. Поэтому даже недавно составленные описания политических культур сегодня мало годятся для истолкования и предсказания национальных судеб.
Теперь от общих суждений перейдем к конкретным оценкам. Настоящий социологический манифест последовательно критического взгляда на российскую политическую культуру был представлен ведущими социологами из «Левада-центра» Л.Д. Гудковым, Б.В. Дубиным, А.Г. Левинсоном в серии из шести интервью на страницах «Новой газеты» (1). Символично уже название серии — «Фоторобот российского обывателя». Как известно, фоторобот составляют для розыска преступника. Не знаю, насколько осознанно авторы предпочли обычному «социологическому портрету» детективно-криминального «фоторобота», однако представленному по итогам их социологических разысканий российскому обывателю вынесено развернутое ученое обвинение.
Этот субъект, привыкший приспосабливаться к режиму в советские времена, снова адаптировался к «репрессивному государству». Правда, репрессий он не хочет, но требует от сегодняшней власти того же, что давала ему власть позавчерашняя, — социализма, вероятно. То есть, у него как были, так и остались «патерналистские установки в отношении власти». Рассуждает российский обыватель так: «Пусть лучше зарплата будет небольшой, но гарантированной, а работа более спокойной и ненапряженной» (2). Есть, впрочем, «группа людей, которые смогли так или иначе оседлать обстоятельства и повернуть их в свою пользу», — за последние годы эта группа выросла до 11–12% населения. «Однако эти люди никаких резких перемен тоже не хотят, высказываясь за ту же стабильность, за тот политический порядок, который сложился к сегодняшнему дню, — лишь бы он не слишком сильно им докучал» (3). В целом россияне жаждут порядка, а не свободы, верят в «особый путь», отторгают чуждые им западные ценности и поддерживают существующий политический режим, позволяя себе разве что «лояльное недовольство», которое лишь укрепляет систему. Поэтому общественное мнение у нас «легитимирует и принимает как данность вещи, которые немыслимы для западного общества». В общем,
простой советский человек и двадцать лет спустя — все такой же несимпатичный, а если изменился, то в худшую сторону: ксенофобия вон какая выросла.
До этого исследователи «Левада-центра» написали книгу, посвященную российской элите, точнее «проблеме элиты» (4). Критический пафос того исследования мне был более понятен. А теперь вот недоумеваю: к чему и за что ругать наших верховников, если они с народом так едины? Если Россия — совсем не Европа, российские продвинутые группы — совсем не элиты, а российский социум — совсем не общество, то кому, собственно, тут нужна аристотелевская «полития» и кому мешает олигархия? Ответ последовательных критиков понятен: никому! То есть уже не трудно быть богом. Бог умер.
Ну а по мне, как говорил товарищ Сухов, желательно помучиться. Оснований писать апологию российского обывателя, конечно, нет. Многие оценки левадовцев верны и фиксируют, как и другие исследования, безрадостные социологические факты: россияне не доверяют друг другу, не видят возможностей влиять на общие дела, выходящие за пределы ближайшего круга; социальное единство поддерживается официальными структурами, но не действенной солидарностью граждан; патриотические ценности декларативны (на вопрос «что такое патриотизм?» 70% отвечают, что это «любовь к своей стране» и лишь 20% — что это «желание что-то сделать для своей страны»). И все же приговор не окончателен и обжалованию подлежит. Простой российский человек заслуживает реабилитации.
Пойдем по пунктам. Буду в тезисах формулировать вредные — то есть очень распространенные и притом существенно неточные — характеристики массовой политической культуры россиян и комментировать их.
Тезис первый. Россиянам присуще государственно-патерналистское сознание, значительная часть населения (41% — по данным «Левада-центра» 2004 года) испытывает ностальгию по брежневским временам.
Советскую ностальгию усматривают в ответах на вопрос типа «тогда было лучше?» И вот чуть не половина населения отвечает: было лучше! А что тут удивительного и тем более ужасного? Большинство россиян поддержало отказ от советской системы в надежде на лучшую жизнь, имея в виду в первую очередь рост материального достатка. Вместо этого они, то есть мы, получили беспрецедентный по глубине и продолжительности в мирное время социально-экономический упадок, восстановительный рост после которого так и не превзошел докризисный хозяйственный и потребительский уровень. Кроме того,
и при экономическом спаде в 1990-е, и при росте в 2000-е стремительно росла социальная пропасть, разделившая население на очень богатое малочисленное меньшинство и бедное большинство. Так что ответ «было лучше» — это не столько политическая ностальгия, сколько экономическая оценка, и, надо признать, вполне обоснованная.
При разговорах о государственно-патерналистском комплексе российского массового сознания следует еще проверить, не подводится ли под это определение желание российских граждан иметь социальное государство — желание вполне нормальное, цивилизованное, современное и даже закрепленное российской Конституцией.
Далее, нужно понять, что это за «комплекс» такой, откуда он взялся и что из этого следует? Если речь о государственных иждивенцах, при чем тут комплекс? Как бы вы назвали бунт немецких пенсионеров в случае катастрофического снижения пенсий и хотя бы временного перехода германских социальных служб на российский режим функционирования и обращения с потребителями? Если же речь идет о большинстве дееспособных граждан, то они, как, впрочем, и государственные иждивенцы, давно уже живут в разгосударствленном социуме и вынужденно обходятся без нормального государства.
Да, обвальное разгосударствление социального бытия (а вовсе не развал империи) стало родовой травмой новой российской нации и ночным кошмаром нашего массового сознания. Да, россияне привыкли к цивилизованной жизни, которую, хоть и не лучшим образом, обеспечивало советское государство, и теперь, испытав ужас реальной — слава богу, что не полной (хотя где как) — утраты цивилизованного образа жизни, они страстно желают порядка и стабильности. Это патология или норма? Другое дело, что
вполне объяснимая тяга к государственному порядку, если угодно, «государственнический синдром» российского населения был использован и продолжает использоваться для закрепления режима коррупционно-бюрократического паразитизма.
Так быть не должно. Нужна комплексная административная реформа, ставящая госаппарат в реальную зависимость от оценки его работы потребителями публичных услуг (5). Мешает ли административной реформе и более широко понимаемой модернизации тяга россиян к настоящему государственному порядку? Ничуть. Более того, только способствует. Ведь россияне своим «особым» умом да «посконным» мнением уже не первый год ставят перед прогрессивной элитой насущный вопрос национального развития: где государство?. Другими словами, массовое общественное мнение фиксирует стратегический дефицит российской модернизации — дефицит полезного, развивающего этатизма.
Развивающий этатизм не только может, но и должен быть важной политической, идеологической, концептуальной составляющей российской модернизации. Это вовсе не означает и не требует перехода к авторитаризму. Речь идет не об авторитаризме, но о стратегической, инновационной и организующей роли государства. Посмотрите на опыт Индии: ведь ее великий пример модернизации и демократии в огромном и дезинтегрированном социуме был бы невозможен без этатизма — идеологии и практики постоянного развивающего присутствия государства в общественной жизни (6). Может, и нам пора взяться за ум и пойти особым индоевропейским путем — путем строительства полиэтничной нации-государства и социально-экономической модернизации?
Тезис второй. У россиян очень высокий уровень ксенофобии — в разы выше, чем у европейцев. Все более популярен лозунг «Россия для русских (по данным «Левада-центра», его поддерживают больше половины респондентов). Следовательно, в случае действительно свободных выборов к власти, скорее всего, придут ультранационалисты.
Сначала о сравнениях. Электоральные успехи ультраправых в Австрии, Германии, Франции позволяют усомниться в низком уровне ксенофобии на Западе. Кроме того, следует отдавать себе отчет в том, что до 2008 года, сравнивая умонастроения россиян и европейцев, мы сравнивали глубоко травмированный и расколотый российский социум с благополучным европейским обществом, находившимся на гребне экономического и геополитического успеха.
Далее, об оценках. Приведу мнение одного из ведущих отечественных социологов Леонтия Бызова, который отмечает, что в современной России происходит довольно-таки быстрый рост общегражданской идентичности. «Гражданами России» предпочитают себя называть 55,6% россиян, представителями своей национальности — 38,1%, в том числе «русскими» — 34,2%.
Что касается радикального лозунга «Россия должна быть государством русских людей», то доля его сторонников в 2001–2004 годах доходила до 17,1%, но более не выросла и остается в настоящее время на уровне 10–11%.
Иное дело — нерадикальные формы массового сознания, отражаемые лозунгом «Россия — многонациональная страна, но русские, составляя большинство, должны иметь больше прав, ибо на них лежит основная ответственность за судьбу страны». Доля сторонников этой идеи выросла с 19,9% в 1998 году до 29,5% в 2007-м. «При всей тревожности действительно существующих тенденций роста радикального русского национализма в отдельных группах общества никак нельзя согласиться с данными опроса, приводимыми социологами «Левада-центра», согласно которым лозунг «Россия для русских» пользуется поддержкой 58% опрошенных россиян». (7).
Тезис третий. Устойчивая массовая поддержка Владимира Путина свидетельствует о монархистском сознании россиян и о том, что им не нужна демократия.
Монархизм российского политического сознания не стоит преувеличивать и возводить в миф. Сплочение вокруг лидера в переходных состояниях сообщества — это антропологический закон, а вовсе не национальная особенность. Было бы вокруг кого сплачиваться. Что касается Путина, то поддержка его как президента базировалась на двух социально-психологических основаниях — это запрос на социальную стабилизацию и запрос на национальное единство. Правление Путина в той или иной мере отвечало на эти запросы. Тем более что все познается в сравнении, а сравнивали с правлением Ельцина, которое этим главным запросам до того не соответствовало, что превратило их в болезненные синдромы: фобию социальной нестабильности и фобию национального распада.
1. Л. Гудков, Б. Дубин, А. Левинсон. Фоторобот российского обывателя // Новая газета. 2008. № 23 («Адаптация к репрессивному государству»), № 40 («Реформы или стабильность»), №-46 («Вертикальная мобильность»), № 60 («Свой-чужой»), № 63 («Ксенофобия»), № 82 («История — утешительница жизни»).
2. http://www.novayagazeta.ru/data/2008/46/12.html
3. http://www.novayagazeta.ru/data/2008/40/18.html
4. Гудков Л.Д., Дубин Б.В., Левада Ю.В. Проблема «элиты» в сегодняшней России: Размышления над результатами социологического исследования. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2007. Мою рецензию на книгу см.: Афанасьев М. Социология российской беды // Отечественные записки. 2007. № 6 (39). С. 145–148.
5. См. об этом следующие работы автора: Афанасьев М.Н. Невыносимая слабость государства. — М.: РОССПЭН, 2006; Эффективное государство: стратегия для потребителей // Апология. 2005. № 5. С. 8–21; Качество государства — главная проблема России // Прогнозис. 2008. № 1 (13). С. 220–232.
6. См.: Володин А.Г. Единая Индия // Апология. № 10. 2007. С. 124–142.
7. Бызов Л. Русское самосознание и российская нация // Апология. № 10. 2007. С. 18.
Часть I. Продолжение следует
