Цивилизация
Практически у любого высокопоставленного фигуранта уголовного дела всегда есть возможность говорить о политическом заказе, независимо от того, имел ли он место в реальности. С другой стороны, обществу все сложнее верить многим коррупционным обвинениям, даже если они и имеют под собой основания. Такова в обществе репутация судебной и правоохранительной системы.
От подобной неясности не выигрывает ни общество, ни государство, но, пока сохраняется практика политических заказов, существует и возможность выдавать обвинения в реальной коррупции за чей-то заказ.
Арест заместителя министра финансов Сергея Сторчака — ключевой фигуры в весьма успешно идущих долговых переговорах России — сразу вызвал волну как технических (то естьобъясняющих формальные причины задержания), так и политических (пытающихся выявить «истинную подоплеку» наезда и реальные мишени этого дела) комментариев. На обывательский взгляд, из той крайне скупой информации, которой поделились с обществом правоохранительные органы, странной выглядит формулировка «попытка причинения ущерба бюджету». То есть вроде бы еще ничего не сделано. Ну так и Михаила Ходорковского Генпрокуратура поначалу вызывала на допрос в качестве «свидетеля», точнее, в качестве «сИдетеля» — опечатка в повестке оказалась пророческой. Правосудие в новейшую эпоху настолько явно используется как прикладной инструмент сведения счетов между провластными группировками или «подвешивания» на уголовное дело конкретных чиновников, что у любого громкого разбирательства в отношении крупных предпринимателей или бюрократов сразу появляется политический подтекст.
Подобное восприятие уголовного преследования видных бизнесменов или сановников породили еще первые знаковые уголовные дела путинской поры.
Влиятельных министров позднеельцинской и раннепутинской эпохи — Евгения Адамова и Николая Аксененко — «подвесили» на уголовные дела, чтобы заставить уйти в отставку. Против олигарха и медиамагната Владимира Гусинского завели дело по факту незаконной приватизации некой петербургской компании, которая на самом деле никогда не приватизировалась. Но в результате Гусинского заставили отдать свой российский медиабизнес фактически в государственные руки в обмен на личную свободу. Как бы ни пыталось следствие доказать обоснованность налоговых обвинений в адрес Михаила Ходорковского и Платона Лебедева, главным практическим следствием «дела ЮКОСа» стало завладение активами бывшей крупнейшей нефтяной компании страны людьми из ближайшего окружения президента. При этом складывается парадоксальная ситуация. И чиновники, и бизнесмены, и рядовые обыватели независимо от их отношения к действующей власти прекрасно знают, что в стране пышным цветом расцветает коррупция. То есть
любые коррупционные обвинения в адрес любого чиновника или олигарха всегда выглядят вполне правдоподобными. Однако в условиях очевидного избирательного правосудия верить им сложно.
С одной стороны, еще ни одного российского губернатора, мэра, генерала, посаженного в тюрьму, не оправдали за отсутствием состава преступления. С другой — всегда есть вполне убедительные (уж точно не менее правдоподобные, чем сами обвинения) версии, кто и почему «заказал» то или иное уголовное дело против известного фигуранта.
Вот и в случае с г-ном Сторчаком возникает целый букет «политических» версий. Главная из них — попытка ослабить Министра финансов Алексея Кудрина, едва ли не единственного члена правительства, к словам которого реально прислушивается президент и которого он совсем недавно повысил до вице-премьера. Есть конкретные группировки в окружении президента, вряд ли довольные таким положением г-на Кудрина. Кроме того, причиной уголовного преследования Сергея Сторчака могут быть и «разборки по бизнесу»: зам Кудрина, например, совсем недавно отказал неким российским бизнесменам, добивавшимся у премьера Виктора Зубкова разрешения купить три индийские ТЭЦ в счет индийского рупийного долга России. А у нас теперь так принято — пользуясь покровительством людей во власти решать свои бизнес-проблемы с противниками или конкурентами через наезд правоохранителей.
Но
все эти рассуждения — не более чем гипотезы. Никакой исчерпывающей и объективной информации о самых громких уголовных делах общество не получает.
Степень незащищенности даже представителей силовых структур от такого правосудия лучше всего характеризует знаменитое дело генерала Бульбова, вынудившее его непосредственного начальника, личного друга президента и главу Госнаркоконтроля Виктора Черкесова, писать статью с прямыми обвинениями коллег по чекистской корпорации из ФСБ в развязывании войны с его ведомством. Опять же, по версии г-на Черкесова, из-за трений «по бизнесу», связанных с не менее знаковым уголовным делом о мебельных центрах «Гранд» и «Три кита», подконтрольных людям из ФСБ.
Война политически или экономически мотивированных заказчиками уголовных дел — такая же реальность сегодняшней России, как и коррупция.
Поэтому общество и не в состоянии понять, где реально ведется борьба с коррупцией, где она переходит в защиту интересов одних коррупционеров от других, а где является актом устрашения против возможных политических конкурентов внутри вертикали власти.
В подобных сложных ситуациях мог бы помочь институт независимого парламентского расследования, но таковой вслед за многими другими демократическими институтами последовал в запас до лучших времен.
Так что печальная формула российской Фемиды «был бы человек, а дело на него найдется» наполняется сегодня новыми смыслами, большинство из которых, увы, не имеет ничего общего собственно с правосудием.
