Цивилизация
Закон, выдуманный мэрией, оказался поистине собачьим. С одной стороны, это закон о собаках. С другой стороны, и сущность у него какая-то собачья. Мэрия, одним словом, хочет зарегистрировать в Москве всех собак, вживить им под шкуру микрочипы и контролировать их, как не удается контролировать людей.
Это же, на самом деле, мечта государственного чиновника. Чтоб в каждом живом существе – по микрочипу. Чтоб каждая парочка на скамеечке в скверике отвечала проезжающему милиционеру азбукой Морзе на запрос «свой-чужой». Чтоб порядок, наконец, был.
При этом собакам и людям кавказской национальности следует вшить даже по два микрочипа под шкуру. Чтоб был, наконец, порядок.
А я сижу в своем саду. Курю. У моих ног лежат мои собаки. Похожая на шакала дворняжка, по кличке Хася. И похожий на волка сибирский хаски, по кличке Закат, из Волчьего Лога. Я говорю:
– Хася, ты хочешь регистрироваться? Микрочип под шкуру хочешь?
Собака смотрит на меня влюбленными глазами. Она готова ради меня на все. Даже когда она знает, что я хочу ее наказать за баловство, за разорванный ботинок, за вырванный из земли кустик сирени, она все равно подходит ко мне и смотрит влюбленными глазами. Я для нее бог. Она рада принять от меня даже удар хлыста.
А знаете почему? Потому что я люблю ее. Я кормлю ее каждый день. Я лечил ее, когда она заболела чумкой. Я дрался с соседской овчаркой, когда та хотела потрепать мою Хасю. Я пускаю ее в дом, когда на улице холодно и разрешаю ей лежать под столом на кухне. Ей просто спокойно рядом со мной. И у нее, в отличие от людей, чувство благодарности бывает даже сильней чувства страха.
Я говорю:
– Закат! Закат из Волчьего Лога, ты хочешь регистрироваться? Микрочип под шкуру хочешь?
Закат смотрит весело. Плевать он хотел на микрочип. Он хочет играть. Плевать ему на то, что я его кормлю. Он сильный и независимый зверь. При желании он мог бы, если не загрызть меня насмерть, то хотя бы изодрать в кровь. Он благороднее меня. Он смелее меня. Но он меня слушается. Знаете, почему?
Из уважения. Когда я говорю ему: «Закат, нельзя!», он слышит в моем голосе некую стальную ноту. И за эту ноту он меня уважает. Он знает, что я слабое и изнеженное существо. Он знает, что я не могу спать на снегу. Он знает, что у меня тонкая и мягкая кожа, неспособная защитить от укусов. Он знает, что у меня никчемные зубы и нет когтей. Но он слышит стальную ноту в моем голосе, и эта нота для пса означает мое право приказывать.
Если б я бил его, он бы не слушался. Если б сажал на цепь, он не слушался бы все равно. Однажды мы с ним договорились, что он приходит ко мне на прогулке по первому зову, а за это может жрать с земли, что ему вздумается. И вот я не выдержал. Запретил ему съесть найденную в кустах дохлую ворону. Тогда Закат отбежал от меня метров на двадцать и демонстративно не пришел по команде «ко мне!»
Он не боится смерти. Он не боится побоев. Когда чужие люди станут вживлять ему микрочип, он будет биться до последней капли крови с бешеной слюной на клыках. Его нельзя подчинить себе. Он благородный зверь. У него можно только вызвать уважение. При этом у него есть два паспорта. Один ветеринарный, потому что люди, заведшие этот паспорт, лечат пса, другой – выставочный, потому что Кинологическая ассоциация уважает благородство его крови. Зачем ему еще паспорт от мэрии? Плевать он хотел на городские власти. И, будьте уверены, он готов умереть за право плевать на власти.
В заключение хотелось бы вывести из сказанного мораль для городских чиновников. Видите ли, люди – они тоже делятся на дворняжек и благородных. Если дворняжек кормить и любить, они подчинятся. Благородные не подчинятся никогда, даже если их кормить очень сытно. Так что бросьте эти ваши полицейские мечты о порядке. Накормите дворняжек. Не дай бог, озлобятся.
