Стокгольмский синдром

С какой легкостью они отдают новым иракским властям человека, который был только что главою Ирака. Новым властителям отдают прежнего, чтоб судили и вершили судьбу. Под словом «они» я имею в виду не американцев вовсе, а иракцев. Народ. Народ, который год назад маршировал по площади, голосовал на референдуме в поддержку диктатора и обещал защищать режим до последней капли крови.

Народ, который, когда пришли американцы, топтал поверженную статую диктатора и ждал чего-то, и радовался чему-то непонятному. Народ, который кричал потом в телекамеры, что при Саддаме было плохо, а при американцах стало еще хуже.

Я совершенно уверен, что партизан — приверженцев Саддама или хотя бы врагов Буша сейчас в Ираке приблизительно столько же, сколько при Саддаме было политических эмигрантов и противников партии «Баас» – ничтожно мало.

Все остальные – народ. Про народ никогда не известно, чего он хочет, потому что народ не умеет хотеть, а умеет только слушаться или не слушаться. У народа нет воли, есть только способность к тупому согласию или тупому саботажу. Причем сам народ абсолютно не способен отличить согласие от саботажа. Даже когда народ саботирует все усилия правительства и нарушает все подряд законы страны, он, народ, совершенно уверен в своей законопослушности. Он просто очень глупый.

Кто радовался двадцатому съезду в СССР и развенчанию культа личности Сталина? Те же люди, которые рыдали на его похоронах и выстаивали длиннющую очередь на морозе.

Кто повесил Бенито Муссолини за ноги на площади Лорето? Те же люди, которые маршировали в черных рубашках и рисовали магендовиды на дверях еврейских магазинчиков.

Кто, в конце концов, кричал Пилату: «Распни его!». Те же люди, которые устилали улицы пальмовыми ветвями.

Выходит, они не в счет. Выходит, достаточно захватить мосты, вокзалы, телеграф и центральное телевидение, чтобы заставить народ ненавидеть того, кого вчера любили, и топтать статую, к ногам которой вчера возлагали цветы. Выходит так.

Любой политический технолог скажет вам, что народ в этой игре за власть не принимается в расчет. Любой политик начинает бороться за власть исходя из того, что народ может быть хитростью или силой принужден любить властителя. А получив власть, любой властитель начинает верить, будто народ всерьез его любит и всерьез верен ему. И верит до тех пор, пока любящий и верный народ не повесит его за ноги на площади Лорето.

Это стокгольмский синдром. Стокгольмский синдром есть известный психологический эффект, когда захваченные террористом заложники через некоторое время начинают сочувствовать террористу. Через некоторое время люди, удерживаемые силой, принимаются видеть логику и справедливость в том, что их удерживают силой, потому что иначе у них лопнет мозг и не останется надежды.

Недавно я понял, что любовь народа к властителю – это в любом случае стокгольмский синдром. Если заложнику удается бежать, любовь проходит. Если приходит группа захвата и освобождает заложника, любовь проходит. Если заложника убивают, любовь проходит тем более. Любовь проходит в любом случае, потому что это не любовь, а стокгольмский синдром.

При этом ни один властитель не верит, что любовь народа к нему есть просто стокгольмский синдром и все. Властитель прекрасно знает, как именно добился народной любви, за какие деньги, какими хитростями, какой кровью. Но верит, что захваченные им заложники действительно любят его и не перестанут любить в случае побега, освобождения или смерти.

Есть очень простой способ отличить любовь от стокгольмского синдрома. Если какие-нибудь люди любят тебя, надо немедленно отпустить их и смотреть, что они станут с тобой делать.

Скорее всего — убьют.

Автор – специальный корреспондент ИД «Коммерсантъ»