Настоящий Новый год

Писать колонку, завершающую год, не просто сложно, но архисложно, как говаривал товарищ Ленин. События сыплются как град с небес — или льются, как из канализационной трубы. Прорвало после долгих лет стабильной непроходимости. С утра садишься за текст — к вечеру он успевает устареть: заносит поле новой порцией информации. Народ не вылезает из соцсетей, честно признаваясь, что читать «ленту» друзей намного интереснее, чем работать, есть, спать. Жизнь творится в интернете – кандидаты, депутаты, переговорщики, оппозиционеры, охранители… До сих пор мы жили преимущественно порознь, каждый копошился в своем личном болоте, а теперь вдруг выясняется, что люди нужны друг другу для разных вещей – иногда чтобы травить и топтать, но чаще для поддержки и взаимопомощи. Людям, оказывается, нужны люди.

У меня после Болотной обет личного послушания – приношу извинения несправедливо обиженным, восстанавливаю разорванные отношения и даже кое-что делаю на энтузиазме. Хотя раньше я предпочла бы ничего не делать, чем кому-то что-то просто так.

Аналитики не успевают анализировать происходящее, писатели не успевают описывать чувства. В ход идут исторические аналогии, недавний неостывший еще опыт, западная практика и восточная теория. В последние недели мы мечемся от одной эпохи к другой: вторник похож на 80-е, четверг – на 70-е, суббота – на 10-е прошлого века, а воскресенье вдруг швыряет в 30-е. И так каждый день.

Слушаю, к примеру, послание Дмитрия Медведева — и вдруг чувствую себя школьницей. Точно так же Брежнев что-то говорил с экрана, а не цепляло. Потому что к жизни произносимое не имело никакого отношения. Или вот выдох на Болотной. Сравнивают происходящее с восьмидесятыми, когда тоже шаталась эпоха и в итоге грохнулась. Но в перестроечные годы не было чувства общности и симпатии к людям. Отвращение, омерзение, усталость от лжи и цинизма были, даже ярость кипела, а общегражданской нежности – нет, не ощущалось.

С этим чувством как раз связаны 90-е, краткий миг ГКЧП. Сейчас почему-то лебедь с ликом Путина летает по сети и машет балетными крыльями. В настоящий момент в сетях то и дело кричат – танки! Танки на МКАДе, авария с участием колонны бронетранспортеров, свидетель выложил ролик!

Я помню танки в городе. Собиралась в гости к подружке, но вместо троллейбусов по проспекту шли рычащие машины, разминая гусеницами асфальт. Пыталась дорогу перейти, а они все не кончались – одна колонна за другой. Хотелось, конечно, с ними поговорить: неужели вы едете нас убивать? Но даже собственного голоса было не расслышать. С подругой мы решили, что жизнь кончилась, и стали отпевать свои надежды на мотив Вертинского – про ладан и вечный покой. Но мы, конечно, кокетничали, потому что не верили, разумеется, ни в покой, ни в ладан. Танки против свободы? Очевидный абсурд. На второй день моя мама понесла бутерброды солдатам, сидящим на этих самых танках у Белого дома. А на третий день – в сказке тоже все случается на третий день – мы с подружкой вышли к Белому дому. Туда вышли все.

И танки в итоге куда-то делись.

93-й, как ни странно, я помню гораздо хуже. Видимо, хотелось забыть. В те расстрельные дни тяжкое чувство поселилось у меня внутри. Наверное, это было чувство неправоты: «свои» повели себя плохо и низко. Хуже, чем «чужие». Те несколько танков, которые стреляли в Белый дом, исчезли, а чувство не прошло.

Все 90-е и нулевые пронизаны были этим ощущением – неловкости и стыда. Тут уж не до свободы. Невозможно требовать от эпохи бонусов, если ты их очевидно не заслуживаешь. Живы, сыты – ну и ладно. Деньги и слава – вот все, что осталось от надежд. А у большинства и этого не осталось.

И тут вдруг перевернулось. Всего несколько дней, которые потрясли наш гнусный мирок, а какие небывалые перемены. Люди требуют не хлеба, но правды и правоты. А за зрелища – звук, свет, экраны – платят сами, из собственного кармана. На Сахарова я задавала разным людям – знаменитым, сошедшим со сцены, и незнаменитым, стоящим в гуще митинга, – один вопрос: какие качества нужны президенту России? И двадцатилетние, и шестидесятилетние отвечали одинаково – честность. Понятно почему: почти всю новейшую историю России мы пролгали. И проворовали, пропили, проспали, промотали.

Дорога обратно лежит через темный лес. Ну, сами виноваты, слишком далеко зашли. Впереди неизвестность. И от этого жутко и тревожно. К тому же мы пуганые и опытные. Танки в городе видели многие из тех, кто выходил на митинги в 90-е, и уж точно все, кто принимает решения сейчас. И ОМОН видели. И машины с окнами в решетках. Аналитики разбирают возможные сценарии – от белых цветов общегражданского «круглого стола» до танков цвета хаки. Вот ведь дались мне эти танки, воспоминание последних дней детства! Но я кручусь вокруг них, потому что похоже. Так же как тогда, совершенно невозможно представить, что сила разрешит политический кризис. Тогда я умных слов не знала, но не в этом дело. Есть чувства, против которых машины бессильны. Например, желание иметь будущее. Или, скажем, ощущение правоты и правды. Наконец, уверенность в том, что жизнь никогда не будет прежней. Можно приостановить — переломить нельзя.

Кризис-то, если честно, совсем не политический, а нравственный. Как кто-то точно сформулировал, переводя с юридического языка понятие легитимности, «разрушено нравственное поле государства». Государство ведь не только буква закона, но и его дух. Конфликтуют две ценностные модели – циническая и идеалистическая. Ну, чтобы не называть последнюю затертым в нулевые словом «духовная». Могут ли они найти прагматический компромисс? Как циник, надеюсь, что да. Как идеалист, верю, что ко всеобщей пользе. В переговорах между «низом» и «верхом» победу одерживает обычно внесознательное. То, что и проговорить подчас невозможно. Слишком высокие нужны для этого слова.

Впереди у нас настоящий Новый год – не фейковый праздник с мишурой, а начало эпохи. Поворотный момент сюжета, как у Ларса фон Триера в «Догвилле», когда Грейс, измученная, отчаявшаяся и в кандалах, заправляла постель мучительницы и вдруг подумала: «На этой постели больше никто не будет спать».