Сразу видно

Идет человек по городу Парижу, а навстречу ему — другой человек. Оба наши, свои. Поравняются, нахмурятся, скорчатся, как от зубной боли, разойдутся в разные стороны и поставят один другому правильный диагноз: «Ну, все понятно. Нашего человека за границей сразу видно».

И то правда. Всякий, кому влепили в паспорт штамп — дескать, покинул ты, мил человек, пределы Российской Федерации, хотя и временно, видел такого же проштампованного кулика издалека.

А теперь забудьте про это. Наших за границей давно не видно. Их не отличить.

Наши везде бывали, все видели, все попробовали, и не по одному разу. Наши знакомы со всеми и приняты всюду. У каждого нашего найдется целый сборник рассказов на тему «а вот однажды мы в Риме (Барселоне, Берлине, Монако, Нью-Йорке, Лондоне)...». Подставьте свой город.

Наш человек легко зачитывает меню на трех европейский языках. В местах туристической славы наш человек присмотрел пару пристойных кафе, куда заходят только местные. Если надо обновить гардероб, наш человек идет по знакомым адресам: помнится, в прошлый раз вон там, напротив памятника, был отличный обувной, его два брата из Италии держат, один — Марио, другой — не помню как зовут.

Сцена из «Убойной силы»: карикатурный следователь гоняется на Каннском фестивале за каким-то опереточным олигархом из России, в перерыве заходит в ресторан, тычет толстым пальцем в меню, попадает на позицию «икра морского ежа» и, натурально, потом отплевывается — реликт из 90-х. Карикатурные русские на Лазурном берегу давно повывелись. Повыветрились.

Вот вам из недавних наблюдений на Каннском фестивале. Наши люди деловито снуют по набережной Круазетт с фестивальными портфельчиками, по сторонам не глазеют, встретив знакомых, вежливо здороваются. Даже рады друг другу. Спозаранку наши идут смотреть кино, а в обед заходят на террасу отеля Carlton, где собирается элита мировой кинообщественности, и полностью сливаются с местностью. Вычислить их можно только по разговору, да и то если заговорят по-русски. Но и тут соотечественники не вгонят в краску: шепчутся про союз кинематографистов, про Михалкова, про Саркози, а про водку и казино — ни слова.

На гонке «Формула-1» в Монако русских тоже пруд пруди. И не сказать, что одних только русских: каких там только не попадается среди наших русскоязычных. Тоже ведут себя тихо, аккуратно, вежливо. Стоят скромно у экранов в лобби отеля De Paris, болеют за нашего Виталия Петрова, подгоняют болид Шумахера. Даже фотоаппарат не достают. Все знают, все видели, чай, не в первый раз. Не отличить их от французов, швейцарцев и немцев, которые тоже понаехали. Ну разве что чуть-чуть, по лицам. Напряженность в мышцах сохраняется. По этой напряженности легко вычислить человека с деньгами. Но это пройдет. Хорошо, если не вместе с деньгами.

Или вот писатели. Их в горячем литературном цеху от иноязычных собратьев вообще не отличить. Вы бы видели, с какой ловкостью лучшие представители российской словесности расправляются с бретонскими устрицами — те только пищат и сами лезут в рот. А куда деваться. Я наблюдала эту сцену, полную витальной энергии, в городе Сен-Мало на берегу Атлантики.

Наши писатели приехали на фестиваль книги и кино Etonnants Voyageurs — в качестве почетных и дорогих гостей. Так вот, представьте: как засядут российские и французские писатели поговорить — то не сразу разберешь, кто тут откуда. Прозаик из Москвы — что твой сорбоннский профессор. И выглядит так же. Мятый льняной пиджачок, шарф, сумка, набитая книгами, очки. И говорит про то же. Про что думает, про то и говорит. Некоторым даже не требуется переводчик — шпарят по-французски не хуже Бегбедера.

И мое сердце наполнилось гордостью за соотечественников. Не отличить их теперь от граждан мира — идут каждый своим путем, позабыв про особый русский. Рюкзачок за плечами, кредитка в кармане, книжка в руках и осмысленность в глазах. И улыбаются прохожему. Хоть наш он, хоть чужой.

Из бывших советских людей вывелась какая-то новая порода человека. Человек вменяемый. Человек осознанный. Рожденный для радости. Сам по себе человек.

Я раньше думала, что граница проходит по поколениям: ходят по улицам европейских городов молодые русскоговорящие люди, отучившиеся в лондонских и парижских университетах и отличающие ливерпульский акцент от бирмингемского. Но не все так просто. Не родится новый человек от британского газона и бретонских устриц.

Есть еще версия, что границу между «новыми нашими» и «старыми нашими» можно прочертить кредиткой. Посчитаем процент тех, кому по карману выезжать за границу, и узнаем, сколько среди нас сограждан новой породы. Вырвался гражданин из-под штампа о пересечении границы и живет в мире, счастливый. Но и здесь какая-то натяжка.

Натяжку я почувствовала в самолете, летящем из Мюнхена в Москву. Сидели в нем наши люди, живущие в Германии. Вырвались, пересекли, даже паспорт скроили европейский. Теперь в гости едут — проведать родственников. А не улыбаются. Не здороваются. Ни со своими, ни с чужими. Играют желваками. Мышцы напряжены. Хотя видно, что кредитка в кармане не золотая, а простая. Золотые только зубы. «Нашего человека сразу видно» — тут же вспомнила я позабытую за 10 дней мантру.

Ну а потом родные лица пошли косяком — на паспортном контроле, в зале прилета, в такси, на лавочке у подъезда. Как говорила моя прабабушка, женщина простая и даже суровая: «Все из-под одной мамы». Какая тут пригодна терапия — прабабушка не рассказывала. Хотя я и спросить ее бы побоялась, да. В библиотеки записывать, устраивать принудительные туры в Европу, ввести государственную программу оздоровительной психотерапии? Может, конечно, эта суровость в лицах и жесткость в поступках от бедности. Но тогда вопрос: если повысить пенсии и зарплаты, то радости сразу прибавиться? Не дает ответа.

Как ни горько это признавать, но у прабабушки моей на фотографии такое же лицо. И губы скорбно сжаты. Я бы ее сразу узнала на парижской улице. Наша, моя, своя.