Эксперимент с эффектом пружины

Весной 1992 года, когда мир еще не пришел в себя после внезапного исчезновения советской сверхдержавы, министр иностранных дел Швеции Маргарета аф Угглас отправилась в турне по новым независимым государствам Центральной Азии. Дома по возвращении случился конфуз: на вопрос журналиста, какие страны она посетила, госпожа министерша замялась и не смогла четко назвать государства, с которыми Швеция только что установила дипотношения. Споткнулась она, кажется, на «Киргизистане»…

На протяжении длительного времени бывшая советская Средняя Азия, по сути, вовсе не интересовала мировое сообщество в лице его ведущих представителей.

Постсоветской России, вроде бы, сам бог велел взять под крыло нации, не чаявшие оказаться независимыми, но она была настолько увлечена внутренним переделом власти и собственности, что внятной политики «ближнему зарубежью» предложить не могла. Кроме того, весь новый демократический запал был направлен на Запад, и Москву, упоенную открывшимися перспективами вхождения в евроатлантическое сообщество, совершенно не вдохновляла идея возиться с «отсталыми провинциями» распавшейся империи.

Правда, важным исключением, не упомянуть о котором нельзя, было участие России в прекращении кровавой гражданской войны в Таджикистане. Об этом часто забывают, между тем, таджикское урегулирование, осуществленное под эгидой Москвы, — один из немногих примеров устойчивого миротворческого успеха не только на постсоветском пространстве, но и вообще в мире в 1990-х годах.

Западным державам тоже было не до Центральной Азии — хватало куда более важных проблем, а имевшиеся, например, в Узбекистане и Туркмении природные ресурсы хоть и вызывали интерес, но вполне периферийного свойства. Единственной из иностранных держав, попытавшихся в первой половине 1990-х годов реализовать крупный проект в регионе, была Турция. Тогдашний президент Сулейман Демирель очень хотел превратить Анкару в лидера тюркоязычного сообщества, в которое могли влиться пять новых стран — Азербайджан, Казахстан, Киргизия, Туркмения и Узбекистан. Однако быстро стало понятно, что ресурсов для этого у Турции не хватит, а назначать Анкару ответственной за «младших братьев» никто (то есть Вашингтон) не собирается.

В итоге Центральная Азия осталась в стороне от магистральных международных процессов. Европа была занята собственной интеграцией, и, хотя границы мирной европейской экспансии весьма трудно определить, очевидно, что до азиатских республик бывшего СССР она явно не распространяется. Соединенные Штаты обратили серьезное внимание на этот регион только после сентября 2001 года, да и то исключительно в прикладном плане — как перевалочный пункт для дальнейших действий на Среднем Востоке. К прилежащим территориям, безусловно, присматривается Китай, но политику проводит крайне осторожную — Пекину спешить некуда.

Наконец, Россия проводила все это время весьма неровную политику в отношении центральноазиатских соседей. С одной стороны, их всегда имели в виду в качестве неоспоримой сферы влияния, обижаясь на попытки Ташкента или Бишкека как-то заигрывать с Западом. С другой, Москва, кажется, так и не ответила для себя на вопрос, что делать с этими, мягко говоря, специфическими режимами.

В определенном смысле в регионе был предпринят чистый эксперимент.

На протяжении почти полутора десятилетий правители центральноазиатских стран были предоставлены сами себе.

И строили государства в соответствии с собственными представлениями о традициях и благе своих наций. Их не донимали разговорами о правах человека (то есть разговоры велись, но с пониманием того, что ничего не изменится), их не интегрировали в какие-то структуры, против них не вводили санкций и им не выдвигали требований. По умолчанию считалось, что стабильность на этой смутной территории с непонятными нормами и правилами важнее, чем все остальное, и коль скоро стабильность эта худо-бедно обеспечивается, то и слава богу. Даже осень 2001 года, переместившая регион в центр мирового внимания, не повлияла на внутреннюю ситуацию в этих странах. Более того, почувствовав, что они потребовались самым могущественным мировым силам, тамошние лидеры ощутили уверенность в собственной правоте.

То, что мы имеем сегодня — это прямой результат упомянутого чистого эксперимента.

Социально-экономическая катастрофа Центральной Азии, которую на протяжении довольно длительного времени удавалось маскировать умелым маневрированием Ташкента и Бишкека между Москвой и Вашингтоном либо тотальной закрытостью туркменского режима, вышла наружу. Если судить по событиям в Киргизии и Узбекистане, то мы можем столкнуться с принципом пружины, которая распрямляется с силой, прямо пропорциональной силе сжатия. Если «мягкая» автократия Аскара Акаева вылилась «всего лишь» в бишкекское мародерство, то в жесткой диктатуре Ислама Каримова мы уже имеем Андижан. Остается только догадываться, какие формы примет дестабилизация в Туркмении, где сегодня задавлено все, что только можно.

Кстати, в Киргизии после того, как местная власть рухнула как карточный домик, по крайней мере, было кому заполнить вакуум — какая-то оппозиция там существовала. В Узбекистане все гораздо хуже: даже самая минимальная оппозиция там давно зачищена, а на президентских выборах 2000 года единственный соперник Каримова — Абдулхафиз Джалалов — гордо признался, выходя с избирательного участка, что голосовал за действующего главу государства, потому что альтернативы ему нет.

Ситуация в Центральной Азии ставит великие державы перед очень тяжелой дилеммой. Безучастно наблюдать за тем, как этот регион будет погружаться в насилие и хаос, нельзя, потому что появление нового Афганистана в Ферганской долине несет с собой огромную опасность для всех. Но что делать — не понятно никому. Оказывать на Ташкент давление с целью демократизации режима поздно, это надо было делать лет как минимум семь назад, а не во время кризиса. Поддерживать предельно жесткие меры узбекских властей невозможно не только с моральной точки зрения, но и опасно, если вспомнить об «эффекте пружины».

На самом деле именно здесь более чем где бы то ни было требуется ответственный и согласованный подход великих держав — от России и США до Китая и Турции.

Самое неприятное произойдет в том случае, если Центральная Азия вслед за другими частями постсоветского пространства превратится в арену борьбы за геополитическое влияние или место приложения идеологических схем — будь то «продвижение демократии» или «укрепление стабильности».