Цивилизация
Минувшая неделя в трех странах: Украине, Грузии и России – дала богатую пищу для сравнительного анализа на тему «О роли личности и институтов в переходный период».
Выборы в Верховную раду Украины не решили главную проблему – общество расколото. Однако налаживаются механизмы взаимодействия. Мы увидим еще не одно отвратительное шоу в духе украинских политических нравов. Но суть не изменится: начинают работать институты демократии. Пока со скрежетом, но это уже нечто, что можно совершенствовать. И харизматикам приходится действовать в четких рамках.
В Грузии, напротив, институты формируются с трудом, поскольку мотором служит личность президента Михаила Саакашвили. Его понимание происходящего и персональный темперамент определяют ход событий. Президенту нет противовеса. Отчасти вследствие популярности, отчасти в результате очистки поля от оппонентов.
Такая система эффективна для достижения конкретных целей, но в ней заложена мина – неизбежное появление соперника аналогичного типа.
Бунт Ираклия Окруашвили – не случайность, а системное явление, оно будет повторяться.
Россия же не устает удивлять. Если отвлечься от вакханалии «ивановских ткачих» на съезде партии (уже, как раньше, можно не называть, какой), суть такова: Владимир Путин пытается парадоксальным образом подтвердить свой «европейский выбор».
Как верно отметил знаток постсоветской политики Дмитрий Фурман, логика последних восьми лет естественным образом ведет Россию к «казахстанской модели». И это нормальное, внутренне непротиворечивое развитие событий должно увенчаться полноценным третьим и прочими сроками.
Благо, серьезных препятствий нет, остался один шаг. Но Путин не хочет его делать. Он не стремится в модную «растущую Азию».
Ведь, несмотря на заклинания о XXI столетии как «веке Азии», это все равно не «высшая лига» мировой политики, а скорее площадка, где она будет разыгрываться. А Россия – не азиатская страна.
Но как остаться в европейских рамках, продлевая собственные полномочия? Приходится изобретать сложные схемы, наподобие переформатирования политического пространства под квазипарламентскую систему.
В теории все замечательно. Путин делает революционный шаг от традиционного русского самодержавия. Партийное правительство и премьер от большинства – настоящая европейская модель. Понятно, что на данную конкретную личность ограничения не распространяются, вождь он и есть вождь, как бы ни назывался. Зато преемник (возможно, нескоро) будет повязан институциональными рамками. Глядишь, удастся то, чего не удалось ни в 1917, ни в 1991 году, – парламентская республика с разграничением полномочий.
Попробуем исходить из презумпции того, что стремление к общественному благу преобладает у архитектора перемен над частными интересами.
В новейшей истории Европы хватает примеров того, как во времена перемен власть долго оставалась в одних руках. Рекорд принадлежит социал-демократу Таге Эрландеру, он возглавлял правительство Швеции 23 года – с 1946-го по 1969-й. С именем Эрландера связан расцвет «шведской модели». Рост экономики, равномерный подъем уровня жизни и социальных гарантий вкупе с внешней политикой, позволявшей оставаться в стороне от битв холодной войны, обеспечивали незыблемость позиций партии и ее лидера.
В соседней Норвегии Эйнар Герхардсен фактически управлял королевством 20 лет – с 1945-го по 1965-й (правда, в течение четырех лет он служил спикером, временно уступив премьерство соратнику по Рабочей партии). Заслуги Герхардсена, пожалуй, еще значительнее. Норвегия отставала от Швеции по уровню развития, но достигла впечатляющего социально-экономического прогресса.
14 лет (1949–1963) Западной Германией руководил Конрад Аденауэр – основатель консервативной Христианско-демократической партии. При нем ФРГ из осколка раздавленного нацистского рейха – оккупированной «Тризонии» – превратилась в значимую, уважаемую и экономически успешную страну.
Чем не подтверждение правоты российского президента? Но приведенные примеры имеют к нам лишь косвенное отношение.
Все три лидера – без сомнения, выдающиеся – не заменяли собой институты, а опирались на них.
В Швеции и Норвегии основу политики составляли формализованные договоренности профсоюзов (представителей наемных рабочих и служащих) и работодателей (бизнес) об экономических и социальных правилах поведения. Существовала свободная конкуренция партий, огромную роль играло гражданское общество.
В Германии были оккупационные силы. На протяжении некоторого времени они заменяли отсутствующие институты демократии, а по мере формирования германской политической системы переходили к контролирующим функциям. Консерваторы доминировали, но и в ФРГ проводились свободные многопартийные выборы.
В России ничего этого нет. Все смирились с тем, что у нас есть единственный политический институт, причем не президент вообще, а именно президент Путин.
Есть пример менее ободряющий, но более подходящий по исходным параметрам. Антониу ди Оливейра Салазар бессменно возглавлял правительство Португалии 36 лет – с 1932-го по 1968-й годы. Президенты менялись, премьер оставался. Оппоненты правящего Национального союза заведомо не имели шансов на выборах, за этим следил репрессивный аппарат.
При этом с 1950 года Португалия демонстрировала высокие темпы роста. Салазар, приверженец дирижизма, считался талантливым экономистом. Как и любой диктатор, Антониу Салазар служил сам себе институтом, но его режим опирался на прочную идейную основу. Салазаровское «Новое государство» было корпоративистской общественно-политической системой, которая базировалась на ультраконсервативных постулатах, уходящих корнями в социальную доктрину католической церкви.
Перспективен ли сегодня такой режим? Соорудить традиционалистскую идеологию из смеси религии и национализма нетрудно.
Но автаркическое развитие в глобальной экономической системе едва ли возможно, уж очень мощное воздействие извне, слишком быстро все меняется.
К тому же модернизационный прорыв Португалия совершила не при диктатуре, а освободившись от нее.
Аналог российским нововведениям обнаруживается все-таки не в Европе. Премьер-министр Малайзии Махатхир Мохаммад занимал пост 22 года (1981–2003). Страна совершила мощный рывок – по масштабу экономики и ее структуре, по качеству жизни, по уровню образования. Демократия допускалась в очень узких рамках, своего рода вольер для недовольных, которые при этом не были способны влиять на политику правящей Объединенной малайской национальной организации. Жестко авторитарный стиль и резко антизападная политика Махатхира с националистическим уклоном, концепция «азиатских ценностей», противоположных европейским, сделали его персоной, непопулярной на Западе. Однако экономические достижения привлекали инвесторов и не могли не вызывать уважения. В возрасте 78 лет премьер все-таки ушел в отставку, выбрав себе преемника.
Наследие Махатхира оценивают по-разному, но в нашем контексте главный вывод следующий: в Малайзии не появилось демократических институтов, это вся та же «казахстанская модель».
Похоже, что и попытки Владимира Путина избежать «азиатского сценария» посредством сложных финтов на политическом поле не принесут желаемого результата.
И логику «особого пути» к демократии не обмануть. Он все равно приводит на другой континент, даже если прийти искренне хотелось не туда.
И последнее. Во всех перечисленных случаях премьер является полновластным руководителем, потому что формальный глава государства не обладает легитимностью, полученной на прямых выборах. В Швеции и Норвегии это конституционные наследственные монархи, в Германии – президент, выбираемый парламентом, в Португалии при Салазаре – президент, фактически назначавшийся им лично, в Малайзии – ротационная конституционная монархия со сменяющимися султанами. Так что во избежание соблазна конкуренции, Конституцию все равно придется менять.
