Косец

Они косили и ничего не пели. А зачем петь, когда бензиновые бошевские косилки воют громче хора Пятницкого? Они просто косили и пили пиво, как могут пить лишь настоящие россияне, тупо и бессмысленно, повинуясь велению телевизора.

Это было вчера, в три часа дня, в самом центре Москвы. Солнце висело в зените, а они косили, почти не отбрасывая тени на высохшую, потрескавшуюся землю, из которой торчали пучки мертвой, серо-желтой травы.

Да, чуть не забыл про окурки. Обильные россыпи бледных, выгоревших окурков в ссохшейся щетине канадского газона. Они как-то удачно дополняли общую пакостность этой абсурдной картины.

Нет, просто полить этот чертов газон нельзя. Нет денег заплатить дворнику. Или нет воды. Или шланга. Поэтому газон никто не поливает, вообще и никогда. Зато его можно засыпать торфом, засеивать импортными семенами и, если торф не выгорит весь от брошенного окурка, – косить, косить, косить...

Я – опытный советский житель, и простым, ординарным абсурдом меня не пронять, но… так получилось, что как раз вчера утром я ездил в больницу к своему товарищу. Больница и больница, обычная городская-какой-то-там-номер-больница. И грязь, и бардак там тоже вполне заурядные и ожидаемые. Поэтому я не стал удивляться, а просто обратился к сообществу медсестер, санитаров и практикантов с просьбой вымыть пол в палате, где лежит мой товарищ. Мне казалось, что я имею право рассчитывать на понимание – ведь я добропорядочный гражданин, я плачу налоги, и в прошлый приезд, и в позапрошлый уже передал старшей сестре из рук в руки вполне приличный налог, а для разнообразия присовокупил несколько упаковок стирального порошка, мыла, чистящего средства, туалетной бумаги, лейкопластыря и другой полезной мелочи, которой в отделении катастрофически не хватает.

Но нет, никакого понимания. Сообщество принялось смотреть в потолок, в пол, друг на друга, но мыть палату не желало. На всякий случай я уточнил, что прекрасно знаю: любой труд должен быть оплачен. И я готов немедленно выдать сто рублей тому, кто вымоет эту палату. Прямо сейчас, черт возьми! Нет? Хорошо. В течении минуты я провел короткий тендер среди персонала и довел сумму до пятисот рублей. За одну гребаную послеоперационную палату, в которой на полу между лужиц мочи лежат клочья пыли, клочки ваты, крошки хлеба, пара раздавленных кусков сахара! Ну?!

— Что вы, — сказали мне, — что вы, что вы. Нам не надо денег, спасибо, не надо. И мы не будем мыть палату – зачем, ее ведь моют. Раз в день. Специальная уборщица. Сейчас ее нет. Но она обязательно придет и вымоет.

— Подождите, — сказал я, — ведь у вас маленькая зарплата, это общеизвестный факт. Я же не хочу от вас чего-то сверхъестественного, просто помойте палату и возьмите пятихатник. Это же половина вашей зарплаты, разве нет?

Нет, это было бессмысленно. Они не хотели ничего делать – ни за деньги, ни бесплатно – и даже не могли объяснить почему. Точно так же и зав. отделением, похожий на спившегося и разжиревшего Розенбаума, не мог объяснить: почему он орет как резанный, заметив больного с сигаретой, но не обращает никакого внимания на грязь и бардак в палатах.

Впрочем, и больничные впечатления, наверное, не оказали бы на меня такого действия, если б за день до этого я не услыхал по телевизору, что в 2004 году президентом должен снова стать Борис Ельцин. Потому что он сильно поздоровел, бросил пить, и самое главное – потому что он гарант демократии, свободы слова и прочих полезных завоеваний. И все вменяемые либералы должны встать за Борис Николаича. Против Владимир Владимирыча. Поскольку последний – не гарант ни фига, а злой враг помянутых свобод.

А некоторые мои знакомые журналисты со звериной серьезностью принялись убеждать меня в том, что это абсолютно реально. Что крупный бизнес сделает все для возвращения Ельцина во власть, потому что он вернет им уверенность в сегодняшнем дне (а завтрашний – никому не интересен).

То есть, вот этот персонаж, который уже продал все, что шевелится, и который сделал для развала государства даже больше, чем Горбачев (поскольку действовал сознательно в отличие от любителя консенсусов), становится вновь реальным фактом общественного сознания, а не забывается как дурной и кошмарный сон? Да что ж у вас за сознание такое, граждане, а?

Признаюсь, я в затруднении. Никакому Оруэллу, Камю, Ионеско, Кафке или их младшим родственникам не примерещилось бы подобное. Мне трудно назвать ту эмоцию, которую вызывают эти бредовые, абсурдные проявления реальности. Мне затруднительно даже определить и сами эти проявления. Наверное, это от утомления. Я не испытываю уже ни злобы, ни раздражения, не удивляюсь, не охреневаю, не веселюсь, и любопытство натуралиста не посещает меня больше… Мне даже не скучно уже. Все это стало настолько тотально чуждым, что даже пожелать «всех утопить» – и то не для чего. Пусть оно плавает.