От войны

Как же меня достала эта ваша война. Воодушевленные, радостно-деловитые физиономии журналистов, которые вдруг стремительно освоили разницу между оперативной обстановкой на северо-афганском и западно-грузинском ТВД, черт бы взял эту неизбывную склонность обывателя к обожанию эполет, ментиков и фланговых атак. А если прибавить еще и сибирскую язву, эпистолярно мерцающую над всем цивилизованным Западом?.. Мой Бог, чьи это стихи?

Мы на войне. Всечасною опорой

Пусть служит та последняя решимость,

Которой ворон, с нашего рожденья,

Над нами реет, к битве побуждая,

Суля победу и преображенье.

Как он, мы равно презираем павших

И уцелевших.

— А ты напиши про принцессу Диану, — вдруг вспомнил сын. Она-то ведь не имеет к войне никакого отношения, а?

— Ага, — скривился я, — заодно еще можно про ейное благотворительное разминирование, которое англо-американскими разведуправлениями спонсировалось, написать. Да? Или про ее несостоявшихся арабских родственничков и их связи с террористами?

— Хорошо, — сказал сын, — тогда можно вообще не писать ни о чем реально существующем. А придумать все из ума.

Легко сказать. Это тому, у кого есть еще какой-то ум. А мне? Ну если нет ума и даже не предвидится, откуда взять иной взгляд на происходящее? Только и остается, что скрежетать зубами и тихо всхлипывать — ах, не бейте муху, ручки у нее болят, ножки у нее болят. При чем здесь муха? Ведь ты, кажется, на мышах специализируешься, разве нет?

Да уж лучше на мышах, чем на талибах (организация запрещена в России). Взять хотя бы Серапиона?

Как-то Серапион (такая у меня есть любимая мышь) поехал в Нагоскапагану, охотиться на носорога. Это была такая специальная охота вроде разминки перед сафари. Оно ведь как было?

Хозяева тех котов, что обычно охотились на Серапиона, работали разгонщиками на носорожьем сафари. Там есть загонщики, которые загоняют, а вот на этом сафари еще были и разгонщики. Они разгоняли носорога до предельной скорости, чтобы на него было приятнее охотиться. Вот эти, котовладельцы, и были разгонщиками. Нет, сами они ничего не делали. Все делал Серапион. И коты. Серапион забирался на какого-нибудь подходящего, симпатичного носорога, а коты начинали за ним охотиться. За Серапионом. Прямо там, на носороге. Ну, носорог и бежал. Куда-нибудь подальше от всего этого. Но убежать-то он не мог — это все на нем как раз и происходило — и поэтому бежал все быстрее, и быстрее, и быстрее — ну, наконец, разгонялся как следует. Вот тогда уже начиналось настоящее сафари.

— Пап, что такое сафари? — все еще участливо спросил сын.

— А это когда все как у людей происходит, — сказал я, совершенно забывший и про войну, и про принцессу. — Вот сейчас у нас считается, что охота — когда человек берет ружье и идет в лес. И ходит там, ходит — потом кого-нибудь найдет и стреляет. А может еще собаку с собой взять. Тогда собака в основном ходит. А человек только стреляет. А на самом деле охота — это как экспедиция с постоянным пикником и погонями. Собирается большая компания, лошади, люди, собаки, ружья там, автомобили, художников можно с собой взять, чтобы рисовали свежую дичь и удачливых охотников, еще музыкантов... Обязательно надо палатки захватить, шатры походные, подушек побольше и матрацев с одеялами. Самое главное чуть не забыл — вина еще надо с собой взять, можно водки. Чтобы от разных обстоятельств не зависеть. И еды. В общем — это большое мероприятие, хоть на месяц. Или даже на год. Вот такие раньше были у нас охоты. А потом их немножко сократили, подредактировали для Африки и сделали сафари. А у нас случилась революция, и настоящие охоты кончились.

Никогда не мог понять, что же все-таки у них за помутнение в головах случилось? Жили себе не тужили, и вдруг один террорист, другой, третий, а там и революция. То ли разночинцы подгадили, то ли деклассированные евреи, то ли вообще все это от безысходности началось. Хотя вряд ли.

Отец, например, всегда считал, что от избытка ума. И прочей творческой
потенции, интеллигенции, юриспруденции... Он как-то по разным источникам собрал данные по Древней Греции, так вот, у них был ровно такой же процент образованной элиты, что и в предреволюционной России. Только греки не учитывали рабов — они их вообще за людей не считали. А мы всех считали, нам не жалко. И больше такого высокого процента в европейской истории не было. Да и, наверное, не будет. Ни у нас, ни в Греции. Да и такого тотального изничтожения самих себя тоже больше нигде не случалось.

Наверное потому, что глупость гораздо дешевле обходится, чем ум. И в этом залог нашего будущего счастья.