Цивилизация
Дорогой главный редактор, уважаемый Владислав!
Обращаюсь к тебе с открытым письмом, потому что если я просто скажу все это при личной встрече, ты решишь, что я шучу. А я совсем не шучу. Мне уже даже и шутить-то нечем и почти незачем. Я просто на глазах превращаюсь в катастрофически зануднейшего мрачного типа (и так-то я никогда не отличался особенно веселым и жизнерадостным нравом, а теперь и вовсе). Возможно, последней каплей стала утрата Россией свободного слова, возможно – печаль о грядущей тоталитарной диктатуре, возможно, моя природная глупость и нечаянный авитаминоз, черт его знает, короче. Во всяком случае, я более не могу выносить тех велеречивых и взвешенных умствований, которые моя бестолковка производит с завидной регулярностью (и ни одна сволочь не скажет – очнись, ты же веселый король, черт тя дери!).
Еще слава Богу, что я давно и осознанно страдаю раздвоением личности, и большую часть ежедневного новостного потока пока принимает на себя укрепленный коньяком и горилкой могучий организм моего прапрадедушки, работающего в нашей газете политическим обозревателем. В противном случае в моей несчастной башке кроме бесконечных путиных, бушей, гусинских, милошевичей и кто у них еще там есть – ничего, кроме них, не осталось бы. А ведь и нельзя сказать, что всю предшествующую жизнь я мечтал поселить их промеж размышлений своего ума.
Короче, дорогой главный редактор, у меня почти не осталось никаких приятных впечатлений. Вот когда в прошлом году ты отправил меня в отпуск в Грецию, я был очень рад и даже написал вполне жизнерадостные путевые заметки. Возможно, и в этом году добросердечие твое, не знающее пределов, зашвырнет меня подальше от столицы нашей родины хотя бы на пару-тройку недель, но согласись: существо, жизнь которого, по преимуществу, есть поиск впечатлений, не может усидеть на такой скудной диете.
Я просил тебя посылать меня в командировки, в поездки и экспедиции. И что? Год назад ты послал меня в ЦДЛ на встречу товарища Зюганова с избирателями, а этой весной – в ЦУП на встречу станции «Мир» со смертью. И это не говоря уже о том, что ты заставлял меня почти полгода еженедельно смотреть передачи Киселева, Доренко и Сванидзе!… О каком психическом здоровье можно после этого мечтать? На какие приятные впечатления надеяться?..
Скажи мне, главный редактор, зачем ты отправил меня наблюдать за утоплением «Мира»? Почему ты не послал меня в Австралию, наблюдать за потоплением грузовика с 24 тысячами бутылок с пивом? Ведь «Миру» уже нельзя было помочь, а там я наверняка сумел бы спасти хоть пару десятков ящиков. А может, у вас, у главных редакторов, это в порядке вещей и вы вообще не надеетесь на хорошее, не видите его и вообще не любите жизнь? Вот ведь и «Коммерсантъ» своего Ай-Вана замуровал в четырех стенах вместо того, чтобы отправить его в странствие по странам и континентам.
Но подумай, уж если жизнь и так не очень-то хороша и приятно, а планета из рук вон плохо оборудована для веселья, то почему бы не предоставить таким светлым жизнелюбивым болванам, как твой колумнист, дополнительных возможностей для отыскания радости бытия?
Грустно мне, дорогой главный редактор, еще и потому, что скоро дураковатый мой оптимизм иссякнет сам собой, без доступа к внешним источникам, я сделаюсь деловит и мрачен, стану находить смысл и удовольствие в обсуждении проблем НТВ и увольнения министра иностранных дел, а мой прапрадедушка начнет тупо и скаредно требовать повышения зарплаты без объяснения причин.
Уж и не знаю, прочтешь ли ты это письмо, но – как говорил Абрам, сидя у постели умирающей Сары: если кто-нибудь из нас когда-нибудь наконец-таки умрет, то я поеду в Израиль.
А чтобы окончательно снять всякий налет серьезного пафоса с этого открытого письма – вот тебе очередная сказочка про мышей.
Была такая мышь. Звали ее Гермоген Фердинандович. Он был пожарником и много ездил. Как он приезжал куда-то – там обязательно пожар. Ему друзья и ответственные товарищи так и говорили: «Ну ты, Фердинандыч, просто какой-то пожарник». А он-то ведь совсем не за этим ездил.
На самом деле Гермоген Фердинандович был инспектор. По пожарной безопасности. И ездил проверять. А все сразу начинали прятать то, что может гореть или уже горит. Вот сразу и пожар.
Тогда он решил перестать ездить. И стал просто сидеть дома. А проверки проводил по телефону. Звонит и спрашивает: «У вас есть чему гореть?» Ему говорят – есть. Ведь всегда же есть чему гореть. «Ну и как, — говорит, — не горит?» «Пока нет, — говорят, — а теперь, извините, да. Пожа-а-ар!..».
Тогда он стал просто звонить и молчать в трубку. Молчит и слушает. А там опять – «Пожа-а-ар!»
Гермоген Фердинандович очень расстраивался. Он ведь совсем не хотел, чтобы случались возгорания. И тогда он решил... [нрзб.]... Но это тоже не помогло. Он... [нрзб.], а все равно у всех возгорается.
«Да гори оно все синим пламенем, — подумал Гермоген Фердинандович, — может, и вовсе не во мне дело?» И как в брандспойт глядел: дело совсем не в нем было. Просто жизнь такая.
