Пролетарий пролетарию не товарищ

Я вчера из-за границы вернулся. В последнее время все на месте сидел, писал разные заметки в большом количестве и никуда не ездил, а тут возможность представилась – ну я и сорвался. Написал заметок больше обычного, чтобы мое отсутствие в глаза не бросалось, да и дернул: Москва—Париж—Бордо—Лондон—Ливерпуль—Лондон—Париж—Москва... Миссия была не особенно обременительная, так что предстояло оттянуться по полной программе. А по приезде написать вот, допустим, эту заметку на какую-нибудь приятную тему – о путешествиях, о радости узнавания новых мест и людей... А то мои вскрытия отечественных социальных язв беспощадным словом уже начали народ утомлять – как раз перед отъездом мне намекнули.
       Ну я и поехал набираться позитивных впечатлений.
       И уже почти набрался. Уже почти залез в самолет в лондонском аэропорту «Хитроу», чтобы с пересадкой в Париже лететь в Москву и писать эту заметку, но тут... На приличном английском языке радио сказало, что самолет мой вылетит с опозданием на двадцать минут, и немедленно то же самое оказалось написано на экране справочного телевизора, висящего под аэропортовским потолком. Я сразу немного расстроился, потому что на всю парижскую пересадку у меня было сорок пять минут, но прежде, пока опоздание не объявили, я рассчитывал вполне успеть: пересадка мне предстояла с одного самолета Air France на другой той же компании, только перейти на другой терминал, билет у меня уже был зарегистрирован до самой Москвы, багаж я тоже сдал прямо до Москвы... Идиот.
       Ладно, по порядку.
       Значит, из «Хитроу» мы взлетели не на двадцать, а на тридцать пять минут позже расписания. Соответственно и сели в аэропорту имени Шарля де Голля. Там, уже весь в мыле, со звякающим пакетом из лондонского duty-free в одной руке и с готовым посадочным в другой я пятнадцать минут ехал в вялом автобусе между терминалами. Народу кругом было полно, плакали дети, обстановка здорово напоминала Казанский вокзал в его не самые лучшие времена, но я все еще ничего не понимал.
       Кое-что начало доходить, когда меня и еще пятерых бедолаг со всяческими извинениями отодвинули от прохода (уже там, внутри, после рамки, выворачивания карманов и прочих обычных радостей) и объяснили, что на нас мест не хватает. Вокруг уже вовсю ревели дети, какой-то даме с цюрихского рейса стало плохо, какой-то старичок принимал лекарство...
       Потом были долгое и леденящее душу вылавливание багажа (что оказалось проще ожидаемого, поскольку весь багаж с лондонского самолета опоздал и не улетел в Москву вместе с хозяевами), получение посадочных на следующий (то есть, завтрашний) московский рейс, переезд с сумками в гостиницу... Все было сделано с европейской вежливостью. Темнокожий служащий, которому выпало заниматься нами, не вместившимися в московский самолет, был очарователен, очень старался и непрерывно приносил извинения. В бесплатной гостинице прекрасно и совершенно бесплатно кормили и поили, в номерах работали телевизоры.
       Вот благодаря этому электронному средству массовой информации о неприятностях я, наконец, все и понял.
       Оказалось, что работники наземных служб французских аэропортов начали забастовку. Они перестали грузить багаж, водить автобусы и даже заправлять самолеты, потому что им до сих пор приходилось работать тридцать восемь часов в неделю, а они хотели тридцать пять. Вот и все. Где это было возможно, бастующих заменили служащие авиакомпании Air France, но поскольку бухгалтеры и менеджеры не совсем профессионально управлялись с погрузчиками и прочей техникой, возникли проблемы. Вот и все.
       Я лежал в гостиничном номере, смотрел по телевизору вечерние новости – забастовка ширилась – и думал о пролетариате. Дело в том, что в ходе моей поездки я, с познавательными целями, посетил бондарное производство в городе Коньяк – по названию понятно, зачем там делают бочки. Я наблюдал некрупных мужчин, ворочающих пятидесятикилограммовые емкости, с цирковой ловкостью составляющих клепки вокруг пустого места в будущую бочку, за мгновения набивающих тяжеленным молотком обручи... И так непрерывно по восемь часов пять дней в неделю. Бочка стоит около пятисот долларов, мастер получает за нее тридцать. Забастовок не бывает. Работа требует высочайшей квалификации, ею гордятся и дорожат. Да и заработок неплохой: по десять-двенадцать бочек в день... Аэропортовский грузчик зарабатывает едва ли пятую часть. Работа – когда они ее делают – состоит в перекидывании чемоданов с транспортера на тележки в соответствии с чемоданными бирками. Я их видел, этих пролетариев: они сидели на тележках, пили пиво, смеялись от души.
       Вообще-то физический труд дан Господом человеку в наказание за первородный грех. Ничего хорошего в том, чтобы есть хлеб свой в поте лица своего, нет. В раю было лучше.
       Но почему-то одни неутомимо и артистично наколачивают и наколачивают обручи на дубовые бочки, а другие пьют пиво и ржут, сидя на тележках...