Жуткие страсти о четвертой власти

В начале этой недели «Газета.Ru» опубликовала заметку Александра Кабакова, где автор предается горьким размышлениям о профессии, в которой довольно успешно существует не первый десяток лет. Присмотревшись за это время к коллегам, он сделал для себя ряд неутешительных выводов — коллеги циничны, хотя при этом остроумны, корыстолюбивы, правда, в меру (знать бы ее) и сильно пьют, что впрочем, не мешает им много работать. Понятно, что от такой компашки добра не жди. Кабаков и не ждет.
       Надо сказать, что население планеты уже довольно давно раздражает его своим суетливым, бессмысленным копошением, о чем, к счастью, не всегда догадывается. И вот некий сомнительный контингент, чье законное место аккурат у параши, сосредоточил, по мнению автора, в своих нечистых руках необъятную власть. Началось это в тот момент, когда по мановению борзого пера с политического Олимпа сковырнулся президент Никсон. Ну и понеслось говно по трубам. Писаки возомнили о себе невесть что, а инфантильное общество, абсолютизировав свободу прессы, окончательно попало в рабскую информационную зависимость. Картина действительно впечатляющая, однако есть тут одна, как образно выражался предыдущий гарант, загогулина.
       Все это не имеет к нашей стране ни малейшего отношения.
       Так называемая четвертая власть никакой властью у нас не является. Первые три — и прежде всего исполнительная – кладут на нее с прибором. Практически ни один крупный государственный чиновник не лишился поста в результате журналистского расследования. А если какая-то скандальная публикация и предшествовала кадровой замене, то можете быть уверенными — она была санкционирована теми, кто решение об этой замене и принимал. Так примерно выглядит всевластность прессы в продвинутой столице.
       А теперь прикиньте, что делается в провинции. Где губернатор — царь, бог, герой, воинский начальник, а случается в довесок еще и криминальный авторитет. И по одному движению его растопыренной пятерни оборзевшего писаку, за медные гроши (это к вопросу о корыстолюбии), тюкающего на раздолбанной своей машинке, попрут из жалкой его газетенки, а то и в подъезде трубой по кумполу отоварят. Не знаю, сколько погибает при исполнении служебных обязанностей золотарей, к которым журналисты в цитируемой заметке приравниваются, но полагаю, что существенно меньше. Особенно в так называемых горячих точках, где, кстати, неоднократно побывал и сам Кабаков, видимо, к тому моменту еще не окончательно разочаровавшийся в профессии. И, несмотря на это, лезет настырный журналюга во все дыры, трясется по бездорожью, якшается с подозрительными типами, копается в разном дерьме. Наверно, для того, чтоб лишний раз утвердить сограждан в мысли о своей незаменимости.
       Да и те, надо сказать, хороши. Вместо того, чтобы спокойно наблюдать, как харчит власть очередного крикуна либо целую группу таковых, т.е. распоясавшееся издание, устраивают, понимашь, дурацкие митинги в поддержку, в очередной раз удручая Кабакова неисправимым своим скудоумием.
       «Информационная свобода, — утверждает мой оппонент, — никак не может дать больше, чем свобода просто…» Вряд ли это так. При ее отсутствии мы просто никогда не узнали бы о существовании остальных разновидностей этого сладкого слова.