Цивилизация
Неожиданно бурной вышла дискуссия вокруг X Всемирного русского народного собора – выступлений на нем и итоговой декларации, в которой сказано, что есть вещи и поважнее прав человека и что свобода без движения к добру – и не свобода вовсе.
От комментариев привычно ожидал я главным образом плевков и поношений в адрес Русской православной церкви – и вполне дождался: комментаторы в очередной раз поговорили и про КГБ, в котором-де служили те и еще вон те иерархи; вспомнили в очередной раз и историю с беспошлинными табаком и алкоголем, а вообще сводили дело к тому, что РПЦ пытается влезть в политику и то ли прислуживает властям в их стремлении задавить правозащитное движение, а то ли пользуется моментом, чтобы занять освободившуюся от правозащитников, гонимых властью, нишу.
(Тут меня так и подмывает, конечно, сказать, что попробовал бы кто из комментаторов так же бескомпромиссно и последовательно поругать раввинов Шаевича и Лазара или муфтия Таджуддина или какого-нибудь хамба-ламу – тут же получил бы обвинения в антисемитизме, разжигании национальной розни или фашизме; а православных иерарахов при любом удобном случае бранить ничего, можно.)
К удивлению моему, обнаружились и иные мнения, в пользу итоговой декларации собора и даже в защиту основного действующего лица его, митрополита Кирилла (Гундяева), о котором в светской прессе обычно доброго слова не прочтешь.
Желающие могут ознакомиться и с теми аргументами, и с другими – интернет полон; мне же хочется изъяснить одну частность, которая, как мне кажется, ускользнула из внимания комментаторов.
Речь как раз о том, что РПЦ будто пытается занять место правозащитников. И критики, и сочувствующие делают такой вывод из того, что Церковь в принципе заговорила о правах человека. Но надо для начала разобраться, что есть сфера деятельности правозащитника и что – священника. Я почти год работал в правозащитной организации и немного знаком с содержанием правозащитной деятельности; в то же время я причисляю себя к духовным чадам отца Иоанна – и отчасти могу судить, в чем состоит его служение.
Функции правозащитника сродни адвокатским. Правозащитник всегда работает с делом, то есть занимается уже сформировавшимся конфликтом человека и власти. Инструментами для правозащитника служат, во-первых, максимальная мелочность, а во-вторых, максимальная публичность. То есть ему для наилучшей защиты прав обиженного властью следует как можно подробнее разобраться в хитросплетениях дела и как можно громче заявить о допущенных властью ошибках и возведенной напраслине. Еще одно важно: правозащитнику следует непременно быть гибким: раз прикидываться формалистом и крючкотвором, а другой – призывать оказать снисхождение по самым что ни на есть человеческим причинам. И самое главное: правозащитник действует сам, он – герой в философском смысле этого слова.
Священник же прежде всего признается своей пастве, что он всего лишь орудие в руках Божиих – и первый из грешников. (Многого ли добился бы правозащитник, если б начинал каждое свое дело с признания во лжи, убийствах и прелюбодеянии?) И смысл его служения состоит в том, чтобы быть проводником Божьей воли. Дальше. Священнику совершенно не нужны подробности греха, совершенного его чадом, – нужны раскаяние, слезы грешника и искреннее, из глубины сердца желание его впредь не падать. А публичность тут и вовсе ни к чему: грешит человек пред Богом, а не перед обществом, и немало святых отцов поплатилось за нежелание или, точнее говоря, невозможность выдать тайну исповеди.
Так что, кажется мне, никуда Церковь не вторгается, а всего лишь напоминает, что, например, гомосексуализм, как и прелюбодеяние, – это не то, чем надо хвастаться, а то, в чем надо каяться; а убийство не становится менее убийством оттого, что его называют эвтаназией или абортом; а еще она обращается ко всем с удивительным для современной либеральной русской мысли предложением: считать одной из высших ценностей в своей частной жизни благополучие Отечества.
