Цивилизация
В воскресенье был День России, а в понедельник отдохнувшие и стремительно загоревшие городские граждане великой страны возвращались с праведных трудов в поте лиц своих, вдобавок некоторые из них — в состоянии эдакой взвинченности, поскольку, похмелившись, за руль не сядешь, а праздник не отметить-то было нельзя, сами понимаете.
Да еще, ясное дело, дорога их домой сопровождалась пробками бесконечной длины. Граждан в России много, машин, как выясняется, тоже полно, 300 штук на 1000 московского населения, так что ездить уже почти что негде.
Часть пробок организуют шлагбаумы на железнодорожных переездах. Тут можно без движения постоять минут сорок; люди выходят из машин, образуются стихийные митинги, на которых обсуждаются важнейшие вопросы современности.
— Простейшая конструкция, — говорит высокий седой плотный старик, — две обмотки…
Ага, иду дальше, этот митинг посвящен невысокому качеству китайской промышленной продукции; здесь, видно, клуб рукастых, мне тут делать нечего. Перехожу к кучке взволнованных теток в панамках.
— …залезли и унесли все! Ладно, старый телевизор и холодильник, но ведь и подшивку «Науки и жизни» за 1981 год! Кому могло понадобиться — ума не приложу!
Понятно, на этом митинге сейчас пойдет речь о бездействии правоохранительных органов. Тема важная, но ничего нового услышать не удастся.
Дальше — группа серьезных мужиков. Один, лицом напоминающий сушеную грушу, но нестарый, четким военным голосом докладывает, остальные слушают, посмеиваются. «Про баб, наверное», — подумал я и прислушался.
— …вот я и говорю, что мы, русские, всегда находимся где-то между «на» и «за». Мы за эти границы выйти не способны. Поэтому у нас все так.
Будучи от природы любопытным и ищущим человеком, я принялся размышлять — и не пришел ни к каким выводам. «За» и «против» — знаю, но «за» и «на»? Изнемогая на жаре от мыслительных усилий, я подобрался поближе к докладчику и спросил его:
— Простите, я прослушал начало вашей речи, что значит «на» и «за»?
Груша слегка смутился, похлопал себя по карману, достал пачку сигарет. Митинг весь радостно заволновался. Груша закурил и отвечал так:
— Вот ты сейчас стоишь в пробке — у тебя какие чувства? Ну если одним словом выразить все это? — и он обвел взглядом разноцветное автомобильное стадо, запыленную и замусоренную деревню, где это стадо расположилось, и чахлый лес за путями.
— Ну жарко…
— Жарко — это не то, — поморщился Груша, — ты в корень смотри, в корень! Ну!
— Аааа! — как током ударило меня вдруг. — Заколебало!
(Прости мне, милый читатель! Я не до конца искренен с тобой! В действительности я употребил куда более грубое слово, но совести и закон о печати не позволяют мне его здесь привести.)
— Ну вот, — обрадовался Груша. — Видишь, Савелич (и повернул голову к толстячку, сидевшему по-зэковски на корточках), люди понимают.
— Дело-то не хитрое, понимать. Мысли у тебя простые, но хорошие, свежие, — ответил Савелич и, повернув голову ко мне, спросил: — А «на» — что такое? Сообразил?
— Чего уж тут соображать, — сказал я, — я же русский человек. «На» — значит «накололи». (Опять прости, читатель! Но ты же понял меня. Дальше везде, где чувствуешь, вставляй правильные слова, а то неправдиво выйдет.)
— Прааавильно, — закивал Груша, — хорошо схватываешь. Я со многими мужиками говорил, все мою теорию, во-первых, понимают, а во-вторых, одобряют. Говорят, жизненная очень. Савелич вот говорит, надо оформить на нее патент, а то какие-нибудь политики скрадут. Но мне не жалко. Пусть берут, пользуются. Тут же что важно, понимаешь? Когда идея есть, диагноз когда поставлен, то сразу людям становится ясно, что делать и как быть.
— И кто виноват, — добавил я.
— Да вот психология наша и виновата. Потому что мы все как: начал работать — задолбало! Бросил работу, денег не дали — накололи! Немцы, допустим, работают от сих до сих, у меня был напарник немец, я по строительной специальности работаю, дак он, если душа не организовать ему, ну чтоб помыться после смены, он мастерок в руки не возьмет! Даже ему деньги добавляли, а он — нет. А зато, когда включится, ни выпить его не отвлечешь, ни поболтать с рабочими — ничего. А в 19.00 — стоп, машина! — в душ, полбанки вина белого ровно — и нах хаузе. Баба русская его жаль попортила…
— Как же это?
— А все так же. Задолбал он ее своей аккуратностью. Потом, среда же влияет. Сейчас он уехал уже, потому что наш прораб-то смылся, не доплатил нам. Я его предупреждал: не надо работать, а он пашет и пашет. Ему, конечно, обидно было. Опять же баба, говорю.
— То есть его накололи, правильно?
Груша засмеялся каким-то куриным смехом, а Савелич так начал ржать, что чуть не упал. Загоготали и другие участники нашего митинга.
Но тут сзади загудело, и мы прыснули по машинам. Однако же шлагбаум открылся буквально на две минуточки.
— Опять накололи, — подумал я, снова выключая мотор. — Вот же задолбало.
