Цивилизация
Случайно был в театре, давали спектакль по произведениям современного классика, и даже классик сам присутствовал в зрительном зале в окружении почитателей. Постановка вышла прекрасная, но не рецензией на нее хотел бы я побаловать почтеннейшую публику, отнюдь нет, так что ни автора, ни театра называть не стану.
По стечению обстоятельств произведения, по которым поставлен был спектакль, я читал, причем недавно, и хорошо помню. И удивлен был я не только свежестью и остроумием актеров, но и тем, как ловко и неожиданно режиссер переиначил некоторые очевидные, как мне казалось, смыслы первоисточников. И самое удивительное: автор хохотал вместе со всем залом и был прямо-таки рад такому переложению себя.
Например, нисколько не возразил против использования посреди его собственного текста классической и даже банальной фразы Вильяма нашего Шекспира, что-де мир – это театр, а люди в нем – актеры.
Из театра мы вышли одновременно с моим отдаленным родственником, человеком левых убеждений Ильей Вегером, и вступили в оживленный диалог, начало которому положил я, сообщив о своих наблюдениях над довольным и покладистым автором.
— Ну хорошо, — взвился Илья, — вот этот конкретный писатель вовсе не возмущен тем, как переложено на сценический язык его творчество. А вообразить себе какую-нибудь писательскую вредину, начетчика в смысле собственного творчества? Как бы он разъярился! Как бы орал, что извратили его идеи! И был бы прав, а?
— Писателю, выпустившему свое писание в творческий оборот, — отвечал ему я, — ничего не остается делать, кроме как смириться с тем, что оно будет неверно понято, интерпретировано наоборот, а все самое дорогое, все, ради чего он, бедняга, писал это, будет попросту игнорировано, выброшено. Это даже хуже чем пиратство – там, по крайней мере, воры сохраняют целость произведения, а тут…
— Сценаристам еще хуже, — подхватил Илья, зарабатывающий себе на хлеб написанием диалогов к какому-то сериалу, — сценаристов вообще за людей не считают. Ну и правильно, кстати.
— Сценарии порой так извращают, — заметил я, — что и узнать-то нельзя.
— А вот вообрази себе, что политическая наша жизнь, в нашем Отечестве, тоже ведь… — Илья задумался. — Ну, сначала сценарий там пишется, потом намечаются режиссер и исполнитель главной роли…
— Да-а-а, — подхватил я с воодушевлением, — и кастинг проводят! Как на подбор! Ха-ха!
— Да перестань ты! Проблема же государственного масштаба!
— А ты за государство не беспокойся, оно себя не обидит, — легкомысленно ответил я.
— Не понимаешь! Вот предположим: там, за кирпичным занавесом, есть сценарный центр, сидят самые толковые и остроумные в стране люди, пишут. Потом приносят бумажки свои в центр принятия решений, типа как литчасть в театре. Завлит оценивает, отдает главному режиссеру, тот назначает режиссера-постановщика… и уже здесь начинается бодяга. Поскольку режиссеру-постановщику, может, даже и материал-то не нравится, но куда он денется – ставит! И волей-неволей ищет какой-то радости в этом материале, какой-нибудь для себя отрады, отчего акценты неизбежно смещаются. Теперь дальше. Когда дело доходит до выбора исполнителей, оказывается, что, ну, например, старух играть никто не хочет, хотя труппа состоит вся из старух, а героя, который должен – по сценарию – выйти и спасти страну…
— А самое-то интересное, — перебил я зануду Илью, — что они там одновременно обычно реализуют несколько сценариев, каждый из которых ставится именно так неуклюже, как ты и предполагаешь! В стране-то масса задач, каждая требует сценария, где-то они обязательно пересекаются. А завлит один и главный режиссер тоже всего один.
— Ну да! – порадовался Илья моей понятливости. – Ну вот положим: одни сценаристы придумали юмористический сюжет, как два бизнесмена первейшей руки сами у себя украли миллиарды… ну, не знаю, может, это была разработка для утренника для детей кремлевских уборщиц и дворников в чине не старше лейтенантов ФСБ, чтоб с малолетства учились ненавидеть. Там для потехи они придумали длинное-предлинное чтение приговора. Знаешь, когда юморист со сцены повторяет одно и то же несколько раз, даже ерунду, люди смеяться начинают. Принесли пьеску завлиту, а у него там горячка, не до смеха, бумажная каша на столе – он не разобрался и отдал главному режиссеру как судебную драму в реалистическом духе, а тот поразился новизне и смелости замысла, но все-таки переправил режиссеру-постановщику судебных спектаклей.
— Тому, конечно, материал-то не понравился, как-то нежизненно выглядела эта вся тягомотина, — поддержал я родственника, — но что делать! Сценарий одобрен, подписан, смета выделена на длинное чтение…
— Да, а другой сценарий состоял в недопущении широкой общественной огласки-поддержки процесса века и кучкования вокруг него антигосударственных сил. Но когда сценарий поставили – вышло все наоборот: народ сбежался; те давай его отгонять, тут бы и процессу хорошо бы закончиться, а он все идет и идет, Москва прямо-таки оголена: весь ОМОН у суда скопился.
— А граждане, я слышал, уже собираются общественную организацию завести – из числа тех, кто у суда собирался.
— Придется новый сценарий писать.
И мы попрощались.
