Цивилизация
Тут на днях Михал Михалыча опустили. Уж не знаю, заметил ли он сам сие прискорбное обстоятельство или, будучи тертым уже номенклатурным калачом, проглотил не заметивши. Тертые номенклатурные калачи, надо заметить, имеют такое обыкновение — к душевной черствости.
А случилось вот что. Весьма миловидная и умная женщина из Генеральной прокуратуры сказала публично, на всю страну, что, мол, Михал Михалычу, хоть он и премьер-министр, негоже комментировать ход расследования по олигарху из МЕНАТЕПА Платону Лебедеву, потому как это могут счесть давлением на суд. Мол, такие его, Михал Михалыча, высказывания некорректны.
Женщина, надо отметить, была предельно корректна и не стала никак оскорблять Михал Михалыча всякими подозрениями и намеками на то, что, мол, если он будет вякать, то у соответствующего ведомства появятся к нему новые вопросы помимо тех, что уже как-то раз появлялись.
Некоторые, особо трепетно относящиеся к Михал Михалычу, тут же бросились его защищать от грозной прокуратуры. По большей части, конечно, анонимно. Потому как у нас страна, как известно, анонимных героев: спас ребенка из огня и скрылся в дыму от пожарных и журналистов; вытащил неполного утопленника и скромно улыбнулся в ответ на вопрос о фамилии и прописке; пиджаком от «Большевички» потушил два гектара горящей пшеницы твердых и ценных сортов и заполз в избу к теплой жене и детям и т.д.
Вот так и аноним из правительства бросился со своим не от «Большевички» к «Интерфаксу»: мол, в «аппарате правительства не видят, в чем выражается давление на суд, ведь Касьянов не делал специальных заявлений по поводу конкретного судебного процесса». Речь идет о попытке «закрыть рот премьеру», говорит храбрый аноним.
Суета все это, однако. Мелкая суета.
Вослед несколько сенаторов (тут уж их смелость, по нынешним-то временам, можно сравнить с поведением полных политических отморозков-шахидов) позволили себе уже вовсе не анонимно выразить свое «недоумение» словами женщины из Генпрокуратуры. Тоже как-то суетливо.
Сам Михал Михалыч, однако, молчал. Но это молчание, увы, не выглядело достойным.
Между прочим, и аноним, и сенаторы совершенно зря взъелись на женщину. В силу своей должности, ведомственной принадлежности, да и просто совершенно по-человечески и объективно она-то как раз имела полное и абсолютное право сказать именно то, что она сказала. Она и представляемое ею ведомство так думают. И сказали то, что думают. И делают ту работу, которую, в принципе, обязаны делать в нынешней ситуации и по должности. Уж так получилось. И уж так они умеют. Так что не она вовсе меня беспокоит. Она – в своей роли безупречна. И, наверное, то же самое ответила бы не то что премьер-министру, а самому… Но, впрочем, не будем об этом.
Беспокоит Михал Михалыч. Почему он-то смолчал? Почему не огрызнулся в ответ? Почему не ответил изящно-ехидным, сдобренным комплиментом женщине, комментарием? Почему не стал настаивать на праве иметь собственное мнение – и как премьер-министра, и как просто человека-мужика, в том числе относительно и некоего гражданина Платона Лебедева, и неких немаленьких компаний МЕНАТЕП или ЮКОС?
Может, он даже позвонил своему непосредственному начальнику, дабы поделиться недетской обидой. Мол, господин президент, это что ж такое делается, у нас уже премьеру публично выволочку устраивают. Это ж если, господин президент, так дальше пойдет, они и вас отчитают. А собеседник, наверное, его как мог успокаивал: «Да не волнуйся ты, Миш, все пустое. Закон непременно восторжествует. И про меня не беспокойся. Уж если они, все из себя независимые, и мне устроят выволочку, то как-нибудь отобьюсь».
А может, и начальнику он никакому не звонил. А так все съел. Молча и всухомятку, без отеческих утешений.
Еще некоторое время назад досужие (иных у нас и нету) аналитики любили словесное упражнение на тему «Михал Михалыч как самостоятельная политическая фигура». У некоторых получалось даже очень убедительно. Когда Михал Михалыч отважился на несколько критических замечаний в адрес процесса наезда на ЮКОС, можно было даже это упражнение продолжить. Однако теперь ясно, что не стоит. Потому что он промолчал. Стало быть – не фигура он.
А может быть, Михал Михалыч просто испугался? Что его снимут с работы. Заведут уголовное дело. Посадят под арест, а потом сошлют в Сибирь.
Хотя почему он так боится, к примеру, отставки? Его жизнь на этом кончится? Он станет бомжем, его выгонят из дома за то, что он не сможет кормить семью? Ему, наконец, нечем будет по жизни заняться? Книжки читать, путешествовать, радоваться свободе… Он что, не любит свободу? Или он не заработал уже достаточно на жизнь?
Наверное, также думают и все прочие, кому по каким-либо причинам не нравится то, что происходит с крупным бизнесом.
И вот тут – самый главный вопрос: что все же конкретно лежит в основе этих страхов? Учитывая то, что нынешний гарант за все время пребывания в должности гаранта уволил людей числом не более, чем гарант предыдущий успевал за неделю своей «работы с документами». А что если все же причина страха и отсутствия хоть какой-либо профессиональной, корпоративной и всякой иной солидарности в том, что условно говоря «недовольные» не чувствуют себя в силах и не чувствуют себя вправе вмешиваться в дело, в котором у них нет совершенно никакой уверенности в том, что дело это правое и что победа будет за ними?
Значит, они все – уязвимы. Значит, они будут пытаться договариваться шепотом и наедине. Для себя за счет других. Значит, будут заносить конкретно. Значит, будут пытаться разводить. Значит, будут увиливать и хитрить в индивидуальном порядке. Значит, будут тихо и с ужасом радоваться, что сегодня пришли не за тобой, а за соседом. Значит, они каждый день будут ждать, что придут уже за ними. Значит, они разучатся ценить этот каждый новый свободный день. Значит, все заработанное будет не в радость.
Значит, они проиграют. Потом будут говорить из какого-нибудь Лондона, что это историческая ошибка и несправедливость. Но им уже никто не поверит. И тем более не посочувствует.
