Цивилизация
«Парк культуры» представляет номинантов премии Кандинского в категории «Проект года». С работой «Показательный процесс» в шорт-лист номинации вошла Ирина Корина — одна из самых заметных художниц среди нынешних «тридцатилетних». Сценограф по первому образованию, она и в художественной жизни сохранила вкус к игре с пространством и зрителем: ее работа представляет из себя клетку из рабицы, заполненную пластилином разных цветов, который сетка не в силах сдержать — он просачивается и пролезает сквозь сетку. Сама художница называет «Показательный процесс» «метафорой тихого сопротивления». Ирина Корина рассказала «Парку культуры» о социальном прочтении ее работы, влиянии прошлого на настоящее и желании ставить арии.
— Вы предполагали, что ваша работа окажется настолько актуальной и будет выглядеть иллюстрацией к сегодняшним политическим событиям?
— Работа была сделана год назад. Я видела, что какая-то вязкая тревога, страх появились в обществе. Страх такого старого, советского образца. Те поддельные пластиковые материалы начала 2000-х, которые я использовала раньше, в данном случае мне показались совсем неподходящими. Я раньше использовала пластик, имитирующий мрамор или малахит, он очень неприятен и недолговечен, но в нем есть какой-то задорный потенциал, желание переделать старый мир на новый лад. А сейчас все как будто замерло, остановилось, и материалы нужны другие.
— Но название представленной на премию работы подчеркивает динамику, развитие, изменчивость ситуации в клетке, то есть перед нами инсталляция. С другой стороны, правильная геометрическая форма, в которой теснится некая цветная текучая масса, как раз нарушающая ее границы; перед нами скульптура. Как вы сами определяете жанр своей работы?
— Для меня это скульптура. Сначала мне было интересно делать именно инсталляции. Это было связано с моим театральным прошлым. Все, что я делала, обучаясь сценографии в ГИТИСе, было связано с пространством: мы делали макеты, все было привязано к коробке сцены. Так были сделаны и «29 трансформаций», и «Urangst», и «Назад, в будущее»... Но вот работа «Модули» (или «Автокатастрофа») для 1-й Московской биенналле была уже совсем другая. Ты как бы не входишь внутрь, не погружаешься во что-то — наоборот, можешь обойти работу вокруг. Она как бы стала центром, превратилась в объект, в скульптуру.
— В «Показательном процессе» есть драматический конфликт — столкновение строгой формы и аморфной массы. Но в этой драме вроде бы нет «действующих лиц».
— Да, в общем, это такая аморфная масса, которая преодолевает преграды, она неостановима. Это преодоление, освобождение, которое происходит благодаря разным свойствам, разным качествам материалов. Еще мне нравится то, что пластилин никогда не застывает и, разогретый в руках, может принять любую форму.
— Вы упоминали, что пластилин ассоциируется с детством, с игрой. Тем не менее вся работа выглядит очень мощной, экспрессивной.
— Именно это противоречивое столкновение мне было интересно. С одной стороны, прямая ассоциация с детством, с маленькими беззащитными и наивными поделками из детского сада. Но мы видим этот пластилин в непривычном объёме. Можно ощутить огромную массу и тяжесть скомканного сплющенного вещества.
— Многие предыдущие ваши произведения создавали ситуацию саспенса, работали со следами прошлого в настоящем. Прошлое для вас вроде «скелета в шкафу»?
— В конце 90-х — начале 2000-х на меня повлияло появление «догмы» в кино, а также появление «Театра.doc». Мне казалось, что для художника очень важно почувствовать, поймать тот самый настоящий момент, остановить и показать время — наверное, это из-за театрального образования такое историческое ощущение материала как знака, документа эпохи. Такое чувство бывает на блошином рынке, когда вы вдруг встречаете вещь из своего детства, и вместе с этим вдруг приходят далекие воспоминания. Хочется обнаруживать эти чувственно узнаваемые материалы, поверхности из сегодняшнего дня. Думаю, что практически все мои работы так или иначе связаны с прошлым. Прошлое, уходящее — то, что меня всегда интересует.
— А с чем для вас тогда ассоциируется понятие будущего?
— Будущее для меня — понятие абсолютно абстрактное и совершено не анализируемое. У меня не получается о нем думать. Наверное, будущее меня пугает. Я могу грезить о нем только сквозь призму прошлого.
— Вы заканчивали театральный вуз, но уже более десяти лет работаете только в искусстве и самостоятельно. Чем вас привлекал театр и почему вы его оставили? У вас не осталось желания поработать в театральном проекте?
— Театр — это работа коллективная. Чтобы сложился интересный проект в театре (даже в самом экспериментальном), очень важно сочетание двух факторов: талантливый режиссер, у которого есть идея и понимание того, что он делает, и помощь всех остальных в донесении этой идеи до зрителя. И это может быть очень интересно, потому что в лучшем случае возникает диалог с режиссером и с другими участниками проекта. Но сделать свое собственное высказывание может только независимый художник, который сам решает, что и почему он делает.
На самом деле в театре и кино я периодически работаю. Два года назад я делала спектакли в Барнауле и в Омске — как сценограф. В 2008-м, кажется, я работала в кино у Михаила Местецкого. А нынешней осенью я участвовала в проекте «Арии» Кирилла Серебрянникова, «Платформа» на «Винзаводе». Я сделала маленькую работу — арию Малера. Исполняла ее невероятно прекрасная Медея Ясониди. И я была бы очень рада периодически заниматься такими проектами.
— У вас за плечами много премий — «Дебют», «Соратник», «Инновация». Они важны для вас?
— Премии получать приятно.
— Важно ли для вас мнение арт-сообщества или художник — сам свой высший суд?
— Ну, конечно, мне очень интересно и важно услышать разные мнения. Особенно бывает важно, если меня хвалят!
