Цивилизация
Рецепт приготовления повестей и рассказов из «записок корнета Ливанова», выпущенных Хаецкой под названием «Звездные гусары», кажется простым, как салат оливье. Картошечка, горошек, майонеза побольше. Огурчики, поручики, корнеты. Дуэли, стычки с инопланетными варварами. Князь Мшинский и полковник Комаров-Лович. Присоединение к Российской Империи новых галактических территорий.
Однако охочих до анализа литературной кулинарии с разоблачением оной ждет жесточайший конфуз. Секрет успеха автора «Записок корнета Ливанова» не разоблачаем, как известный сеанс черной магии.
То, что критики из издательских зазывал ухватились за очевидное и представили книгу Хаецкой как «роскошную литературную игру», понятно. Игра и мистификация — на каждой странице афишными буквами. Ассоциации грубы, но бесспорны. Литературные родственники так и лезут из-под обложки. Анонс спешит порадовать нас: мы дождались новой версии лермонтовского «Героя нашего времени». Да еще в космосе и на далекой планете.
Разумеется, в книге нет даже намека на то, что корнет Ливанов — двойник Печорина, Максим Максимыча, или, на худой конец, Грушницкого. Все параллели на уровне языка. Причем в прямом подражательстве автора никак не упрекнешь. А от стойкого ощущения, что звездно-гусарские записки со всей этой фантастикой, совершенно необъяснимым образом вошедшей в быт и речь военно-гарнизонного общества, подлинны и написаны в России в XIX веке, трудно избавиться.
«Окончив в Петербурге школу подпрапорщиков, я был распределен в N-ский полк…» «Добирался я на перекладных почтовых, и чем дальше удалялся от Земли …», «Соседом моим на транспорте… оказался штабс-капитан Похаренков Кондратий Павлович…». Объяснять ощущения подлинности мира (а он, вне сомнений, живой и настоящий), придуманного Хаецкой, всеми этими «маменьками, папеньками да денщиками Митьками, чистящими лучевое оружие» как-то слишком примитивно. Ведь то, что близко, то не глубоко.
Но, как оказывается, весьма притягательно.
При ближайшем рассмотрении и сами истории в богом забытом гарнизоне на планете Варусе со стычками за карточным столом, вылазками и разведками, с увозом девиц, примерами чудес храбрости и эталонов гусарской дружбы ничего общего ни с записками Печорина, ни с таковыми пушкинского Белкина, ни с фильмами «Гусарская баллада» и «О бедном гусаре…», ни (боже упаси!) с анекдотами о поручике Ржевском не имеют. При этом напоминают все перечисленные первоисточники разом.
Поручики и ментики, денщики, папеньки и кивера обращены Хаецкой к тому участку читательского мозга, где хранится синтетический гусарский образ — литературный, киношный, из анекдотов, но, безусловно, положительный. Тут память слов, как память звука, запаха и вкуса. Извлеченный с помощью лексического звоночка образ вполне жив и привлекателен.
Книга Хаецкой — это такая психологическая игра слов, чему имеются дополнительные свидетельства. Например, осторожность, с какой вводятся новотехнологические слова в реалии гусарского быта. Встречаются они не так уж и часто. Отбираются очень тщательно (ни одного гусара, щелкающего мышью или перебирающего клавиатуру компьютера, вы тут не встретите, дабы не разрушить любимый и привычный образ в рейтузах, ментике, шнурах).
И совершенно очевидно, что механические летающие скакуны гусар получили название глайдеров с тем только, чтобы можно было зачислить корнета Ливанова в полк с таким отчасти как бы знакомым созвучием — «гусарский легкоглайдерный».
Но стоило герою обширнейшей повести записок «Дикий подпоручик» барону Ивану Дмитриевичу Штофрегену из-за отчаянной проделки во имя прекрасной дамы выйти в отставку, лишиться формы да еще оказаться в переделке на планете Этада в компании исключительно дамской и штатской — и все гусарско-пушкинско-лермонтовское мгновенно исчезает. Без любимых слов и образы уже как будто иные.
И тут обнаруживается одна странность.
С исчезновением гусарской атрибутики герои Хаецкой не становятся менее живыми и убедительными. Барон, правда, куда меньше похож на подпоручика в отставке, чем, когда был в форме, на боевого офицера. Научные дамы в экспедиции без горничных и фижм также значительно ближе к нашим современницам, чем к эмансипе XIX века. Но их живость, романтичность и убедительность от потери знаковых слов не линяют ни перышком.
И оказывается, что Елена Хаецкая помимо несомненных способностей к манипуляции читательским сознанием еще и довольно талантливая писательница. И что образы — знакомые и новые — вызываются вовсе не одним набором известных слов, но их порядком. А вот уж этот порядок определяется исключительно писательской одаренностью. О чем сказано, кажется, все хрестоматийной формулой букв, которых ровно 33 и у Толстого и у делопроизводителя.
У Елены Хаецкой ментики, маменьки и корнеты складываются в блестящий и остроумный роман, в котором при желании и Лермонтова разглядеть можно. Для менее же одаренного писателя с теми же словами дотянуть до анекдота о поручике Ржевском — и то было бы большой удачей.
Елена Хаецкая. «Звездные гусары: Из записок корнета Ливанова» (повести и рассказы). Спб 2008. «Амфора».
