Цивилизация
В 1974 году в диссидентском сборнике «Из-под глыб» вышла статья под названием «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни». Статья была написана человеком, который сохранял в то время разве что жизнь и свободу, да и то ждал ареста — это был Александр Солженицын.
Когда читаешь, как к самоограничению призывал человек, отказавшийся от стандартной советской карьеры и даже просто от личной безопасности ради того, чтобы жить по совести, веришь ему. Можно, конечно, с ним не соглашаться, но слова у него не расходились с делами. Он рассуждал о том, что человечество просто не может дальше бездумно наращивать потребление, что необходимо самим себя ограничивать, и постарался сформулировать эту задачу применительно к России. Он писал: «Мы с большой охотой порываемся ограничить других, тем только и заняты все политики, но сегодня высмеян будет тот, кто предложит партии или государству ограничить себя — при отсутствии вынуждающей силы, по одному этическому зову».
Сегодня похожие слова тоже звучат — но в совершенно ином контексте. Председатель синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества протоиерей Всеволод Чаплин недавно заявил: «Нам нужно перестать гнаться за западным стандартом потребления... Нам нужно научиться умеренности, самоограничению, достаточности в потреблении, умению довольствоваться малым. Русский человек всегда понимал, где разумный предел потребления, и, понимая этот предел, был счастлив». Все это, понятное дело, прозвучало в связи с введением санкций со стороны Запада и пищевых контрсанкций России.
В интервью «Эху Москвы» о. Всеволода спросили: а как все это сочетается с той роскошью, которая окружает церковных иерархов? Он ответил, что самим иерархам ничего не принадлежит, все церковное, и «в этом как раз есть один из элементов церковного предания, церковной традиции, от которой мы отказываться не собираемся… Эти люди гораздо более нравственны, чем вы, если у вас есть даже маленькая, скромная своя квартира». А дорогое имущество им «нужно для того, чтобы подчеркивать роль, престиж, если хотите власть, как государства, так и религиозной общины».
Здесь стоит отметить несколько вещей.
Во-первых, сам общественный интерес к таким вопросам. Раньше, приглашая священника на радио, его спрашивали: какой сегодня праздник, как его принято отмечать, как проводить наступающий пост и т.д. Словом, интересовались: батюшка, какими вы хотите нас видеть? Сегодня спрашивают: а какие вы на самом деле, как вы живете и почему именно так?
Разговор о святых идеалах сменяется беседой о вещах сугубо конкретных и земных.
Во-вторых, при всем сходстве между тем, как о самоограничении говорят Солженицын и Чаплин, разителен контраст контекстов. В одном случае речь идет именно о само-ограничении, о задаче на будущее. Солженицын не выделяет никакой особой категории, к которой все сказанное неприменимо, и начинает с себя. В другом случае от имени церкви приветствуются вынужденные политические меры, которые якобы совпадают с извечными устремлениями русского человека, просто случай поговорить об этом представился только сейчас.
Иногда наши слова и в особенности наши поступки убеждают других людей совсем не в том, в чем нам хотелось бы их убедить.
Это знает любой родитель: ребенок подражает примеру родителей, который нередко противоречит их же наставлениям. И юноша, обдумывающий житье, может сделать из слов о. Всеволода такой вывод: хочешь роскошной жизни — делай церковную карьеру, тогда самоограничение тебя не коснется. О. Всеволод такого, безусловно, не говорил, но ведь юноши с подобным устроением ума, увы, существуют. И я не знаю, какова их доля среди тех, кто поступает сегодня в семинарии, и что мы увидим, когда именно их поколение станет определять церковную жизнь России.
Но я бы хотел поговорить о чем-то еще более важном. Насколько верно говорить, что роскошь, окружающая иерархов, — часть церковного предания? Это, безусловно, правда, но это еще не вся правда.
Православное предание полно самых разных тенденций, порой прямо-таки противоположных.
Вот только маленький пример: Великим постом увеличивается число и продолжительность церковных служб, и в это же время читается в храмах житие Св. Марии Египетской, которая вообще ни на какие службы не ходила, а жила в полном одиночестве в пустыне. Оказывается, и так тоже можно.
Что касается роскоши церковных облачений и епископских чертогов и колесниц, это одна из самых давних традиций, в самом деле. Но ей не следовали ни Христос, ни апостолы, ни многие святые последующих веков, проводившие жизнь более чем скромно. В этом году отмечается 700-летие, наверное, самого известного русского святого, с которым связана вся история нашего монашества, — преподобного Сергия Радонежского. И в каждой посвященной ему книге обязательно будет рассказано, как он, настоятель монастыря, уже знаменитый по всей Руси, носил самые «худые ризы» и как приходящие в монастырь порой отказывались верить, что оборванный старик, копающийся в монастырском огороде, и есть игумен.
Историк В.О. Ключевский говорил об этом на одном торжественном собрании в 1892 году: «В монастыре все было бедно и скудно… в самой ограде монастыря первобытный лес шумел над кельями и осенью обсыпал их кровли палыми листьями и иглами; вокруг церкви торчали свежие пни и валялись неубранные стволы срубленных деревьев; в деревянной церковке за недостатком свеч пахло лучиной; в обиходе братии столько же недостатков, сколько заплат на сермяжной ряске игумена; чего ни хватись, всего нет, по выражению жизнеописателя; случалось, вся братия по целым дням сидела чуть не без куска хлеба. Но все дружны между собой и приветливы к пришельцам, во всем следы порядка и размышления, каждый делает свое дело, каждый работает с молитвой».
Именно эта монашеская обитель стала школой русского монашества на последующие века. А вот выросшей на том самом месте лавре с позолоченными куполами предстояло всего через четверть века после речи Ключевского пережить революцию.
Когда весной 1917 года для солдат на фронте отменили обязательное участие в богослужении, по свидетельству очевидцев, в церковь продолжал ходить один из десяти.
Это были простые русские парни, выросшие в православной традиции и каждый день теперь смотревшие смерти в глаза. Где, как не в церкви, было им искать сил и утешения? Но для девяти десятых церковная молитва оказалась просто еще одной принадлежностью «старого режима» — когда он пал, отпала и потребность в обряде. И очень скоро революционные солдаты и матросы начнут конфискацию церковных ценностей, видя в них только золото и серебро. Может быть, в церковной жизни дореволюционной России что-то не так было с приоритетами? И если сегодня в православном магазине фирмы «Софрино» продается денежный талисман «ложка-загребушка» — не по тому ли самому пути мы движемся?
Есть одна печальная тенденция и в политической, и в церковной жизни России, я бы назвал ее «меньшинство ничего не значит». Постоянно слышу в последние полгода: столько-то процентов населения безоговорочно поддерживают и одобряют, а кто против — пусть убирается понятно куда. Соцопросы заменили парламентские дискуссии, да и то правда: в Госдуме стоит оставить для депутатов только одну кнопку «за!», чтобы фракции соревновались — какая быстрее ее в полном составе нажмет. Но те 15 или сколько там процентов, которые по самым разудалым соцопросам думают иначе, – это все же около 20 000 000 (двадцати миллионов) граждан России, каждый из которых по Конституции имеет точно такие же права на собственное мнение и на представительство в органах власти, что и любой другой гражданин.
Приказное единомыслие, как мы уже не раз убеждались в истории, слишком дорого обходится стране: что вчера еще было генеральной линией, завтра оказывалось перегибом и головокружением от успехов.
К церкви это относится примерно в той же мере. Хранителем веры в православной традиции называется не некий отдельный человек, а весь церковный народ. Он разный: кому-то нужны денежные талисманы, кому-то аскетические подвиги. В этом народе может быть свое большинство, но когда оно начинает церковь объявлять своей исключительной вотчиной, это не идет церкви на пользу.
В конце концов, и Христа распяли при полном одобрении публики, во славу традиционных ценностей и политической стабильности.
Через столетие с небольшим после смерти Сергия Радонежского о церковном богатстве спорили двое русских святых: Нил Сорский считал, что церковь должна быть бедной и независимой, а Иосиф Волоцкий ратовал за ее богатство и влиятельность. Победил, безусловно, преподобный Иосиф. Но сложилось так, что на протяжении большей части XX века для христиан в России был открыт только путь преподобного Нила.
И я бы не стал зарекаться от такого на будущее.
