Битва за шекель

Два года назад на первое родительское собрание в израильской школе моя дочь собиралась с трагическим лицом и словами: «Ты меня убьешь!» Нет, раньше я ее не убивала за плохие оценки, однако, поскольку главной угрозой в московской школе было «Я скажу родителям», она уверилась, что родители — источник неприятностей. А тут еще и учеба на новом языке, который она не знала совершенно.

Родительское собрание в Израиле маленькое: «Ты, я и директор». Чтобы соблюдать права личности и не сравнивать публично успехи.

Итак, садимся. Классная руководительница, я, Маша с белым лицом.

Классная говорит:
— Какая хорошая девочка! Сразу видно! Возьми печенье.
На столе у нее печенье и конфеты. Для родительского собрания. Бывает и торт.
— Успехи вашей дочери несомненны! Вот, посмотрите оценки — мы гордимся, что у нас такая хорошая ученица!

Я смотрю в оценки, а там, мягко говоря, не очень. И я, по своей советской привычке, тычу девочке табель в нос и вопрошаю:
— Что это?
Учительница страшно пугается:
— Как вы можете? Это прекрасная оценка! Прекрасная. Маша, ты молодец.

В общем, я ушла с ощущением, что у меня растет гений, который почтил присутствием этот класс. Так происходит каждый раз, и я никак не успеваю спросить, что делать с физикой и литературой, которые никак не даются? Выходит, что ничего. Гениям такая фигня не нужна.

Конечно, когда учитель на стороне ученика и не хочет ему портить психологический комфорт, это очень хорошо. У меня до сих пор мурашки, как вспоминаю московские проработки детей и родителей. А здесь не проходит восторг от того, что с учителем ученики говорят по имени и на «ты» (в иврите, впрочем, «вы» нет), что никто никого не боится и никто никого не принуждает.

Однако примерно половина учеников израильских школ выходит на волю без аттестата зрелости. По той причине, что системы, которая тянет оболтуса, не существует.

Хочешь учиться — учись, не хочешь — сиди. Свободная личность.

Особенно заметно это становится, когда дети переходят в старшую школу. Потому что вдруг выясняется, что там надо учиться. Причем учиться по трем степеням по многим предметам. Есть программа для двоечников, программа для середняков и программа для тех, кто надеется на престижный университет. Последняя практически равна первым курсам этого самого университета.

Я до сих пор не разобралась, насколько это хорошо, что никто не заставляет учиться и в таком юном возрасте ветра в голове человек должен принять решение на всю жизнь. Конечно, потом, после армии, экзамены на аттестат можно пересдать, но я что-то сомневаюсь, что все повально на это способны, тряся отросшей бородой.

Если подросток мотивирован и способен, он прямо в школе может получить волшебные современные специальности вроде компьютерной защиты. Это потенциально отличная, высокооплачиваемая работа. Однако «русские» родители обычно очень сомневаются в наличии мотивации и устраивают домашнее гестапо, если уж в школе не срослось. Я не могу — ничего не понимаю в компьютерной защите, поэтому надеюсь, что моя дочь делает уроки, когда всласть погуляет по улицам.

Тут принято всласть гулять с друзьями, потому что погода хорошая, а социализацию никто не отменял. Мне остается только надеяться, что она все понимает, и трястись, когда она сдает экзамены, примерно как кролик перед удавом.

Впрочем, у меня своя школа, которая называется работа. Когда я еще не знала этой радости, мой друг поступил инженером на большой авиационный завод. Работа отличная для новенького, да и для старенького тоже. Приличная зарплата, много бонусов. Завод выполняет некоторые заказы для России, поэтому однажды он поехал в командировку на родину помогать налаживать линию. Приезжает, начинает разбираться, разговаривать с народом.

Народ спрашивает:
— Сколько человек у вас работает в отделе главного механика?
— Трое.
— Как это может быть? У нас пятьдесят.

Вот так и я.

Первый раз поехала снимать сюжет для телеканала и кручу головой. Ищу администратора, гримера, двух операторов, продюсера, редактора и шофера. Так у нас принято.

Потом выяснилось, что оператор один. Он же шофер, звукооператор и осветитель. А редактор, продюсер и администратор — это я. Впрочем, я же и гример. Здравствуйте. Я еще наполовину монтажер. Конечно, с одной стороны, я за эти месяцы наконец узнала на своей шкуре все тонкости телевидения, с другой, на все эти специальности у меня одна зарплата, и я чувствую, что отрабатываю каждый шекель с лихвой.

То же самое, знаете ли, если дырку какую на асфальте залатать. В России как? Бригада приезжает. Один привез, пятеро копают. Здесь один приехал на катке, асфальт разложил, закатал, собрал инструменты, сел за руль.

Врать не буду, есть должности, где работы не очень много, а с деньгами неплохо, но эти должности такие блатные и такие легендарные, что остается только рассказывать о них сказки друг другу на ночь.

Что когда-то мы приобретем такие связи, что ляжем на рабочий стол рядом с чашкой капучино и будем вяло покрикивать на подчиненных из положения лежа.

Пока можно лечь только в отпуске, который редко у кого больше двух недель и редко кто берет больше недели. И каждый еще не против взять вторую и третью работу. Потому что ипотечный процент нестрашный, но платить кредит до гроба. Наверное, так выглядит капитализм, о котором много говорили большевики на кухне.

И теперь я жду выходных вовсе не потому, почему ждала их раньше. Наконец свободное время и можно «подчистить хвосты». Смонтировать сюжет, написать текст для «Газеты.Ru», главу из собственной книжки, которую я пишу страшно медленно с тех пор, как меня озарила ясным солнышком первая работа в новой стране.

Я не думаю, что здесь нужны какие-то выводы. Каждая страна живет так, как привыкла, как может, как у нее получается. Я просто скажу, что здесь лучше понимаю, что из ничего не получается нечто. Что для того, чтобы есть апельсины, в них надо вложить кучу труда и любви.

Что вырастить картошку в пустыне гораздо труднее, чем в Нижегородской области, тем не менее Израиль экспортирует картошку в Россию.

Я не делаю выводов и не даю советов, но самое болезненное для меня из картинок с родины, когда давят «санкционные» помидоры и персики. Это говорит лишь о том, что цена персиков кому-то ведома, а цена труда — нет. Назовите это хоть социализмом, хоть капитализмом, но цена труда в голове — основа процветания страны.