Цивилизация
Ближайшие несколько лет экономической устойчивости России ничто не угрожает. Но что будет через три четыре года, предсказать невозможно. Об угрозах для российской экономики, с которыми она столкнется в ближайшем будущем, рассуждает главный экономист ИК «Тройка Диалог» Евгений Гавриленков.
— Евгений Евгеньевич, сейчас все более или менее сходятся на том, что текущая экономическая ситуация довольно устойчива, но столь же устойчивы и разговоры об относительно скором кризисе.
— Да, действительно, вроде бы все стабильно, но присутствует существенный элемент неопределенности. Даже с учетом роста государственных расходов и претензий к качеству экономической политики в целом благодаря высоким ценам на нефть на ближайшие два-три года макроэкономическая ситуация будет устойчивой, однако ощущение неопределенности нарастает. Благодаря усилиям Минфина правительство избежало соблазна масштабного увеличения финансирования. Расходы растут пока умеренно, и это вызывает умеренную инфляцию. В основе кризисов лежат макроэкономические дисбалансы. Если мы понимаем под кризисом что-то похожее на 1997 год в Азии или 1998 год в России, то даже при нынешнем составе кабинета вряд ли можно за два-три года так трансформировать макроэкономические пропорции, чтобы подойти к тому, что произошло 1998 году. Кроме того, тот кризис происходил на фоне совершенно других цен на нефть, другого платежного баланса, совершенно другой бюджетной политики. Диспропорции накапливались несколько лет. Сейчас у нас диаметрально противоположная ситуация. Таким образом, скорее всего, темпы роста экономики будут затухать, но все равно будут пока оставаться относительно высокими.
— Экономисты указывают, что доходы граждан растут быстрее производительности труда, что в перспективе может негативно сказаться на экономическом развитии.
— Поскольку у нас доля потребления населения в ВВП по сравнению с нормальным миром мала и составляет 46–47%, то доходы должны расти быстрее экономики. В англосаксонской модели экономики доля потребления гораздо выше — около 70%. В США, за счет того что они живут в долг, доля потребления еще больше — порядка 80%. Если сравнить наши пропорции с более социалистической моделью, которая есть в скандинавских странах, то там доля частного потребления близка к нашей — около 50%. Но зато в этих странах велика доля общественного потребления. Государство предоставляет гражданам довольно качественные медицинские, образовательные, другие социальные услуги. То есть частное недопотребление компенсируется общественным. У нас же доля частного потребления слишком мала, и государство не компенсирует эту нехватку. Таким образом, получается, что недопотребление и недоинвестирование в ВВП компенсируется вывозом капитала. Когда раньше частный сектор вывозил капитал, то это с макроэкономической точки зрения то же самое, что сейчас делает Минфин, накапливая стабилизационный фонд. Частный сектор накапливал резервы в офшорах, инвестируя в экономики других стран. То же делает и Минфин. Так, конечно, долго не может продолжаться. Доля потребления должна постоянно расти. Это означает, что потребление должно расти быстрее, чем ВВП. Это нормальный процесс.
— Также эксперты говорят о том, что бум потребительского кредитования может обернуться банкротством граждан в случае ухудшения экономической ситуации.
— Этих опасений я бы пока не разделял, поскольку пока не видно явных причин для катастрофического ухудшения ситуации. Кредиты выдаются банками, которые получают довольно дешевые деньги «на входе» — за счет низких процентных ставок на межбанковском рынке, низких ставок по депозитам, и все это следствие масштабного притока внешнеторговой выручки в страну. Денежная база растет, активы банков растут, куда-то эти деньги должны вкладываться. Поскольку инвестиционных проектов в количестве, сопоставимом с темпами роста денежной массы, не появляется, то расширяется альтернатива в виде потребительского кредитования. Кредиты же во многом идут на покупку импорта. Это естественный процесс, но его катализатором становятся внешние условия. В этом принципиальное отличие от американского случая, где доля потребительского кредита гораздо больше. Дело также в том, что наш ЦБ в этом процессе участвует только как конвертор валют. Он покупает евро, доллары, фунты и преобразует их в рубли. В американской финансовой системе работает механизм рефинансирования, и экономика чувствительна к уровню процентных ставок. Когда растет ставка рефинансирования — растет стоимость кредитования. У нас же в силу указанной выше причины механизм рефинансирования не востребован и финансовая система практически не чувствительна к уровню ставки рефинансирования. Я думаю, когда сократится счет текущих операций, когда начнет тормозиться и экономический рост, и рост доходов, это не будет сопровождаться каким-то кризисом, а скорее будет выглядеть как затухание. То есть тогда будет тормозиться объем вновь выданных кредитов. Не следует забывать, что и средние сроки кредитов у нас гораздо короче, чем в развитых странах.
— Вы говорили о том, что три-четыре года ситуация будет устойчивой, но кредиты даются и на более долгий срок.
— Что будет за пределами трех--пяти лет, я бы не брался прогнозировать. Средний срок, на который предоставляется кредит банками, составляет 14–15 месяцев. В 1999 году он был 3–4 месяца. Это предварительный индикатор, который показывает, как в среднем банки оценивают перспективы. Сейчас горизонт в полтора года проглядывается более или менее надежно. И пока еще очень небольшая доля портфеля кредитов предоставляется банками на три--пять лет. Таким образом экономика страхуется от рисков. Проблему того, что будет за пределами трех лет, я не связываю с выборами 2007 или 2008 годов. Сейчас никто не может надежно предсказать, как поведет себя мировая экономика. Еще четыре года назад, когда нефть стоила порядка, скажем, 28 долларов, все говорили, что нефть будет стоить 23–25 долларов. В среднесрочном же прогнозе нефтяных цен двухлетней давности цена составляла 20 долларов. Прошло два года, и в среднегодовом прогнозе мы уже оперируем цифрами в 45 и даже более долларов за баррель. Представления о жизни меняются очень быстро. Экономическое развитие сейчас выглядит совершенно не так, как его видели правительство и эксперты три года назад. То же самое произойдет через два-три года. Во многом это будет зависеть от того, как поведет себя элита (мировая финансовая, а не наша политическая). Непонятно, как себя поведут денежные власти крупнейших регионов — Европы и Японии. В Японии вроде бы оживляется экономический рост, Европа чувствует себя лучше, чем раньше. И процентные ставки вроде бы пошли вверх. Федеральный резерв поднял их уже до уровня 4,76%, и в мае базовая ставка ФРС, скорее всего, составят 5%. Это довольно высокий уровень. Если так же поступят и Европейский центральный банк, и Банк Японии, то это значит, что ликвидность не будет вбрасываться в мировую экономику так же интенсивно, как это происходит сейчас или происходило раньше. Как себя поведут себя товарные рынки, цены на ту же самую нефть, предсказать крайне сложно, поскольку сложно предвидеть реакцию мировой экономики на гипотетически возможное удорожание денег. Также неясно, как себя поведет японская экономика. Сейчас все больше аналитиков склоняются к тому, что иена вступает в период долгосрочного укрепления против ведущих валют. Если рынок в это поверит, то Япония, а это вторая по величине экономика, будет оттягивать на себя очень большое количество средств. Экономика, которая десять лет не росла, а сейчас начинает расти на 3% в год, может стать очень привлекательным объектом для вложений. А это может привести к оттоку средств с разивающихся рынков. Возможное снижение потребительского спроса в США и Европе может негативно сказаться на динамике китайского ВВП. Факторов неопределенности очень много, на мировом рынке не все зависит от действий денежных властей. Мы вышли из периода низких процентных ставок, они сейчас повышаются и будут повышаться. Какой будет реакция на их повышение, сказать трудно.
— Иностранные инвестиции в российскую экономику пока очень ограничены. С чем связана осторожность инвесторов и чем, по-вашему, являются проекты по строительству, скажем, автомобильных заводов?
— Я не говорю о корейских автопроизводителях, которые в Россию вошли раньше других и уже накопили опыт работы в наших специфических условиях, но другие производители тоже инвестируют в Россию. «Форд» ориентировался на 100 тыс. автомобилей в год, японская «Тойота» тоже началс строительство завода — 30–50 тыс. автомобилей в год. На очереди «Ниссан», «Фольксваген». Стоимость проектов — 300–700 млн долларов. Это не масштабы для такого рода корпораций. «Тойота» производит несколько миллионов автомобилей в год. Я бы оценивал эти проекты как пробные шаги. Их можно рассматривать как попытку посмотреть на работу наших институтов, на то, как выстроятся взаимоотношения с властью. Понятно, что на фоне миллионных продаж, продав дополнительные 30 тыс. автомобилей, большую прибыль не получишь. Это осторожная политика, и многие другие компании ведут себя столь же осторожно. Масштабных проектов в России пока не наблюдается.
Во многом это связано с тем, что нет четких представлений, как будет реструктурироваться российская экономика. Мы подошли к определенным пределам, и столь же легкого роста, как это было до настоящего времени, уже, скорее всего, не будет. Все понимают, что российская экономика росла за счет незагруженных мощностей, высоких цен на нефть, дешевой внутренней энергии, наличия легкодобываемых природных ресурсов. В Китай инвестируют по другим причинам. Китайская экономика — это зеркальное отражение российской. Китай поглощает ресурсы и экспортирует продукцию обрабатывающей промышленности, которая пользуется спросом. В России таких продуктов, за исключением автомата Калашникова и другой военной техники, не так много. Более 85% экспорта — это продукция химической и металлургической промышленности и, конечно, нефть и газ. Так было и раньше. Доля в экспорте продуктов высокой степени переработки по-прежнему невелика. Это делает нашу позицию крайне неустойчивой. Лет 20 назад, когда мировая финансовая система была не столь развита и не столь эффективна, традиционные меры европейских стран или Америки простимулировать внутренний спрос, чтобы оживить собственное производство, путем увеличения дефицита бюджета и снижения процентных ставок работали и не имели никаких побочных эффектов. В начале 2000-х годов это тоже сработало. Значительное снижение процентных ставок в Европе и Америке и такие дефициты бюджетов, что почти все крупные европейские страны вышли за пределы 3%, предусмотренных пактом о стабильности, — все это подтолкнуло собственное производство, но в гораздо большей степени это подтолкнуло производство в Китае. Именно благодаря низким процентным ставкам, которые стимулируют рост потребления в Америке и Европе, Китай имеет возможность предлагать на эти рынки свою продукцию. При высоких процентных ставках спрос в Европе и Америке будет тормозиться, что затронет всю мировую экономику. Так что трудно предсказать, как отреагируют товарные и финансовые рынки, если процентные ставки пойдут вверх и если хоть чуть-чуть затормозится китайская экономика.
Процентные ставки повлияют на уровень цен на биржевые товары, в том числе на нефть. Рост цен на нефть, металлы и активы — это прямое следствие дешевых денег и низких процентных ставок. Интересно, что сейчас цены на нефть растут на фоне того, что ее предложение на рынке увеличивается быстрее, чем реальное ее потребление. Но из-за того, что можно взять дешевый кредит в расчете на то, что процентные ставки будут оставаться низкими, а цены на нефть (да и на другие биржевые товары) будут идти вверх, спекулянты вкладывают средства в нефтяные фьючерсы. Цена на нефть растет не только потому, что растет спрос, но и потому, что очень много денег. Если денег станет меньше, то это может затормозить рост цен на нефть. Что начнет сказываться на таких странах, как наша, в первую очередь. Наша экономика маленькая и отрытая и зависит от конъюнктуры цен на три-четыре основных товара — нефть, газ, металлы, химические удобрения.
Беседовал Евгений Натаров
