А поговорить?

Что нужно сделать, чтобы власть обратила внимание на ту или иную проблему? Чтобы она не только отреагировала «уведомительным» заявлением – мол, видим, спасибо за сигнал, ваше прошение будет нами тщательно и великодушно рассмотрено – но и проявила видимую склонность к компромиссу, к ревизии подчас собственной позиции? Как ни удивительно это покажется стороннему наблюдателю России, уверовавшему в то, что в ней воцарился беспрекословный авторитаризм и антидемократичная вертикаль власти, нужно для этого совсем немного.

То есть, с одной стороны, выборы проходят у нас именно так, как они проходят – со снятием списков неугодных кандидатов, с беспардонным во многих регионах (а в других более искусным, но суть от этого не меняется) использованием административного ресурса; телевидение пребывает примерно в том же качественном состоянии, куда его «аккуратно» ввели еще после разгона старого НТВ; позволяющие себе вольнодумство и разного степени критичность печатные СМИ в результате сложных процессов (и экономических, и, во многих случаях, тонких «кадровых настроек») оказались, по сути дела, в резервации, откуда способны вызывать резонанс своими критическими или даже разоблачительным публикациями лишь в масштабе узкой политически небезразличной тусовки. А с другой стороны, чуть ли не отдельный удачно «выстреливший» в нужный момент с нужным сюжетом блогер становится сам по себе мощным ньюсмейкером, на которого уже не только нельзя не обращать внимания, но нужно еще как-то реагировать на его откровения. Зыбко как-то все это, не правда ли?

Еще более примечательно другое: не блогер даже, но любой мало-мальски даже не массовый, но организованный многолюдный протест вызывает острейшую болезненную и (латентно) чуть ли не паническую реакцию власти. В созданной политической системе, по сути, нет ведь никаких иных механизмов рутинного, спокойного и конструктивного реагирования на в общем-то небольшие и по большей части локальные в масштабах страны проявления недовольства, кроме как реагирования на них чуть ли не на самом высшем уровне.

К примеру, в той же Калининградской области удаленный от греха подальше губернатор Боос, действуй он в иных политических условиях, мог бы иметь шанс вступить в диалог с теми, кого считали поначалу представителями криминогенных структур, наживающихся на сером импорте и пр. Если бы спесивость и высокомерие власти по отношению к любому инакомыслию (и уж тем более не санкционированной сверху самодеятельности) уже не вросла прочно в российскую «правящую политическую культуру».

Но спесивость эта, полная отчужденность правящей номенклатуры от управляемого населения, лишая власть возможности вести нормальный диалог с обществом на основе обратной связи, улавливая всякие там настроения и брожения, абсорбируя, перехватывая вовремя полезные мысли и предложения, — спесивость эта вмиг улетучивается, едва только на улицах оказывается кем-то созванная толпа человек в 100 или даже больше. То есть несколько сотен (или даже десятков) демонстрантов, оказывается, способны ввергнуть правящий класс в ступор и неимоверное беспокойство (притом что в иных странах даже многотысячные демонстрации, забастовки и пр. никаким кризисом сами по себе не считаются). Тотчас начинается суета на тему, как бы это поскорее вернуть вроде бы безмолвствующий, безразличный (по предписанному сценарию) народ в состояние привычного полусна «политической стабильности» подле телевизора с очередным бессмысленным сериалом, но при этом самой власти непременно сохранить вид, как будто бы предпринимаемые ею шаги суть никакая не уступка протестантам, а проявление сознательной государственнической воли.

Поскольку правящая номенклатура, в силу установленных внутри вертикали власти правил игры и по результатам редуцирующего многолетнего отбора, напрочь отучена от какой-либо самостоятельности и уж тем более политической предприимчивости, а озабочена лишь тем, чтобы ей не мешали воровать, то всякий раз она с мольбой обращает взоры небу, апеллируя к тому или иному представителю Тандема. Без них, мол, ничего решить никак не можем.

И получается, что проблемы в общем-то не президентского и не премьерского уровня – типа Пикалево или Химкинского леса – ну никак не «разруливаются» посаженными беспомощными и безвольными наместниками, которые просто не знают, что делать с людьми, даже небольшим числом вышедшими на улицу. Людям же, которые на эту улицу (или в лес) выходят, ведь тоже не оставили никаких иных конструктивных форм довести свое наболевшее до тех, кто мог бы принять компромиссное или эффективное решение: всем известно, в каком состоянии у нас находятся НКО, профсоюзы, да и все прочие общественные и политические организации. Плюс к тому у людей год от года лишь крепнет уверенность в том, что достучаться ни в какие официальные структуры, призванные решать, что называется, проблемы на местах (собесы всякие, муниципалитеты, пенсионные фонды, местные прокуратуры и суды) попросту невозможно. И посему невозможно решить проблему погорельцев (без приезда премьера), компенсации жертвам терактов или природных катастроф, невозможно цивилизованно разрешить конфликт по поводу выселения людей из какого-нибудь Бутово или снесения дачного поселка «Речник» — опять нужно вмешательство федеральных или медийных персонажей. В любом другом обществе, претендующем на наличие вменяемых политических институтов, было бы ненормальным, чтобы отдельные члены никого ни к чему не могущей принудить Общественной палаты оказывают бОльшее воздействие на медийное и политическое пространство, нежели статусные депутаты парламента, за которых население вроде бы некогда голосовало. А у нас это в порядке вещей.

В замечательном интервью Владимира Путина «Коммерсанту» стоило бы среди прочего обратить особое, как мне кажется, внимание на его рассуждения о том, когда, где и почему надо или не надо власти «уступать» так называемой оппозиции.

Правящий класс страны по большей части не верит в возможность какого-либо конструктивного диалога с обществом, а исходит из того, что вот стоит только уступить в одном, даже самом малом (скажем, разрешить выходить на Триумфальную площадь в Москве по 31-м числам), так тут же будут вынуты «из рукава» десятки и сотни других требований все новых и новых уступок. Самое главное, что никто ведь, даже и не соглашаясь с Путиным, не может утверждать, что в сложившемся политическом контексте это будет не так. Но как реагировать достойно даже на подобные вынимаемые «из рукава» вызовы (да даже и провокации) система попросту не знает. Не обучена.
И это лишь еще раз подтверждает правильность ранее выведенной политологами формулы величайшего недоверия как между властью и обществом, так и внутри самого общества, «по горизонтали», в России, уровень которого, не позволяющий никому ни с кем ни о чем договариваться (даже на уровне подъезда), наверное, беспрецедентен для подавляющего большинства современных государств.

В этом смысле решение президента Медведева приостановить строительство трассы Москва — Петербург и, соответственно, вырубку Химкинского леса, пока само по себе не есть решение проблемы – скорее, это шаг в неизвестность, так как он создает лишь предпосылки для поиска неких пока неведомых форм диалога и выработки решений. «Case» получается, кстати, довольно сложный: в случае с трассой решение даже чисто технически найти будет совсем непросто: все земли вокруг Москвы уже кому-то розданы, кем-то освоены-присвоены. Непременно найдутся новые недовольные, которые тоже могут пойти по пути защитников Химкинского леса во главе с мужественной Евгенией Чириковой, восприняв жест Кремля как уступку, но не как приглашение к конструктивному и результативному диалогу. И тогда, просчитав новый вариант и убедившись в его правильности, придется решать новую задачу – убеждать противников в своей правоте, опираясь не на силу, но на разумные доводы. Имея такие доводы и веря в свою правоту, на своей правоте можно ведь и настаивать.

Не все решения в политике будут заведомо популярны и единодушно одобряемы. Но почти все даже не очень популярные решения можно достойно объяснить. После чего настоять на их воплощении в жизнь.