Время банальных надежд

Весна – время надежд. Какая банальность! Каждый год, лениво выползая душой из сумерек зимней тоскливой слякоти, непременно попадаешься на один и тот же крючок. «Текут ручьи, летят скворцы…» Блин, каждый год – одно и то же. «Лишь только подснежник распустится вновь…» — Как его продаст в метро алчная бабка по 30 рублей за пучок.

Но все равно под неумолимыми ударами гнусной лишь своей полугодовой морозной, слякотной и темной отвратительностью русской природы (а так она очень даже ничего) трепетное и нежное человеческое нутро наивно раскрывается для заглатывания того самого крючка, пусть и чувствует аж на генном уровне, что никакого такого жирного червяка там никогда сроду не было. Вот. Заглотило…

Город недоверчиво, но неуклонно выползает на очистившиеся от грязного снега, но не утаенной им на время грязи, улицы. Пытается улыбаться себе и прохожим. Непривычно щурится на солнце. Еще не верит теплу и необязывающей легкости своего сезонного счастья. Пытается вновь полюбить себя и населяющих его по большей части хамоватых и заскорузлых двуногих существ. Больше смотрит на небо и меньше – под ноги. Можно лишний раз не спускаться в метро. Чуть меньше расчетливости вокруг. Чуть больше вылезшей откуда-то из-под снега и льда непривычной доброжелательности…

Гормонально взбесившийся самец бежит вниз по залитой морозным мартовским солнцем Тверской за распахнувшейся лицом и телом его лучам приличного вида идущей куда-то по своим девичьим делам стройной блондинкой: «Девушка, ну пойдем со мной, за 200 долларов дашь, а за 300? Тоже нет? Ну а за 500 дашь? Нет? Ну чего ж нет-то, а?» Она не хочет его, тоже вполне приличного молодого человека, не умеющего знакомиться бесплатно, ни за какие деньги. Так бывает. Даже весной. И это – не трагедия, как сказал недавно президент, когда соседний президент – гордый грузин – захотел не его солдат, а заокеанских. Не трагедия. Особенно легко переживать измены и разочарования весной. Их смывает первым дождем. Они растворяются в мартовских бликах, тают до полной неразличимости на фоне опять – да, да, предательски – проснувшихся надежд.

А что же наш самец? А он, безумный, все равно будет носиться, движимый непременным желанием тотчас, не приходя в сознание, влюбиться по полной программе, чтобы либо увять, как тот рейтинг после оргазма демократического волеизъявления, по осени, либо перейти в состояние, близкое к нирване, а потому, как правило, неведомое исконно согреваемой одной лишь водкой загадочной русской душе – то есть состояние вечнозеленой тропической истомы. Предупреждаю, однако, что последнее – очень дорого, даже если отправиться в том направлении отчаянно-бедовым «Аэрофлотом».

В любом случае, для достижения пика эротического сладострастия придется-таки помучиться. Баксы нынче все же подутратили статус автоматом подкашивающего девичьи ноги фетиша. Хотя, конечно, диалектику никто не отменял: количество того-сего по-прежнему — и независимо от агрегатного состояния — перерастает в качество. Другое дело, что длины Тверской не всем и не всегда хватает, чтобы добежать до нужной цифры, поймав свою судьбу, в который раз лукаво принявшую обличье то ли славянской, то ли еще какой фемины, за хвост или за что там положено ее ловить.

По весне всякий раз хочется начать коллективизацию, индустриализацию и культурную революцию сразу, единоличной своею волей и не посоветовавшись со старшими товарищами. Масштаб рисуемых возбужденным весенним воображением деяний меняется в зависимости от вечно переменных возможностей. Желание же мелких революций, вот зараза — как же глубоко пролез внутрь это подлый крючок! – все равно не проходит до осени (и как они тогда в 17-м успели до конца октября – непонятно), то есть с кем-то закорешиться-забуриться из старых, годами уж не трепанных знакомцев, что-то такое починить, наконец, из хлама, валяющегося на чердаке на даче. Вдруг это пыльное дерьмо придаст каждой твоей рутинной будне благородный антикварно-буржуазный шарм. Говорят, к годам 40 пора уж об этом как минимум подумать. Чтобы не забыть и успеть либо сделать к 60-ти, либо найти достойное оправдание собственному фиаско. Ну, например, как писали классики критического реализма, – «среда заела».

Наконец – прочесть что-то длиннее и увлекательнее заунывной газетной заметки глубокоуважаемого коллеги про особенности партстроительства в Нижегородской области. И – восхититься прочитанным, как в годы далекой советской молодости, когда во время салонных, но все же, вернее, кухонных разговоров не стыдно было иногда (хотя, признаемся, очень иногда) ввернуть что-то такое про «а читали ль вы, товарищ, последний номер, скажем, «Нового мира?»

Ну ладно, хрен с ними — с коллективизациями, индустриализациями и культурными переворотами. Ну хотя бы целину – поднимем? На двух сотках из шести? Или все же – газон? Хотя с газоном, как я тут не так давно практически на себе выяснил, еще труднее, чем с картошкой: и то, чего англичане добиваются после 300 лет кропотливой стрижки, нам надо успеть хоть и за длинный, но единственный световой весенне-летний день среднерусской полосы. Получается все равно неровно и с проплешинами...

…Помыть машину и на помытой машине – пропускать пешеходов и рулящих женщин….

Купить новые ботинки, чтобы блестели на солнце, не давая взгляду пасть на разбомбленные русской зимой и «мэрскими» дорожниками сиротские мостовые…

Вытянув ноги в только что открывшемся посреди не вымытой еще дождями зимней грязи кафешки, глотнуть не требующего охлаждения (потому как все же пока не май месяц) пива, закусить орешками да и спросить приятеля сущую и не к месту ахинею: «А что, думаешь, дружище, кабы всегда была весна, могли бы мы все в этой стране жить и вовсе без всякого на нее Правительства? То есть оно как бы где-то было, и мы бы его все даже беззаветно любили, но оно б спало себе в берлоге».

И некому его разбудить. И незачем. Да и, честно говоря, не хочется. А то проснется – начнет чудить, да и не заметишь, как опять осень настанет. Весны опять потом ждать не дождаться.